— Господи, спаси и помилуй! — вслух сказал Богдан и, не помня себя, поднялся из кресла.
Возвышенное Управление этического надзора,
8 день восьмого месяца, вторница,
поздний вечер
Главный цензор Александрийского улуса, Великий муж, блюдущий добродетельность управления, попечитель морального облика всех славянских и всех сопредельных оным земель Ордуси Мокий Нилович Рабинович, которого подчиненные частенько называли с любовью «Раби Нилыч», ожесточенно курил, с сочувствием глядя в лицо Богдану. Богдан был бел, как мел.
— Да, дела… — пробормотал Великий муж. Богдан молчал. Все потребное он уже сказал; а на пустые слова у него не оставалось сил.
— Конечно, поезжай, — негромко сказал наконец Мокий Нилович. — Разумеется, я даю тебе отпуск. Сколько понадобится, столько там и будь, потом задним числом даты оформим.
— Конечно, поезжай, — негромко сказал наконец Мокий Нилович. — Разумеется, я даю тебе отпуск. Сколько понадобится, столько там и будь, потом задним числом даты оформим. Билет на ночной рейс закажем прямо отсюда, от меня… Только вот что, драг еч. Ты вообще асланiвськими делами интересовался когда-нибудь?
— Ни разу в жизни, — честно проговорил Богдан. — Сегодня вот первый раз новости глянул…
— Ну и как? — пристально вглядываясь ему в лицо, спросил Мокий Нилович.
— Бред какой-то. То ли у меня в голове помутилось, то ли у них…
— И не у тебя, и не у них.
— Ну, тогда не знаю. По работе у меня за всю жизнь ни одного дела оттуда не проходило… а так… Да мало ли краев в улусе! В одном — одна специфика, в другом — другая. В одном на оленях ездят, в другом предпочитают закупать повозки из Нихона… Кому что нравится.
— Тут случай особый… Дай-ка я тебя в курс дела введу слегка, а там — видно будет. Можешь в воздухолете потом к нашей сети запароленной подключиться, или… сам смотри. Допуск к базам Возвышенного Управления государственной безопасности я тебе, честно говоря, уже подготовил, пока ты ехал сюда. А вкратце — так. Началось это года буквально три назад, может — чуть больше. Все вроде хорошо, отлично — культура, самобытность, традиции. Мы же это всегда поощряем. Поначалу нарадоваться не могли, как там исторические кружки развиваются, всякие детские походы по славным местам, люби и знай свой край… Язык свой они вдруг хвалить очень начали — мол, то, что у них сохранилось «и» с точкой, показывает, будто они среди всех ордусских наций к Европе ближе всего, и, стало быть, могут претендовать поголовно на статус гокэ — ноль налогов первые три года, поощрительные фонды… Вот тут у князя просто глаза на лоб полезли. А маховик-то раскрутился уже, ты ж сам знаешь, такие процессы росчерком кисти ни начать, ни прекратить нельзя.
— Понимаю.
— И ладно бы еще эти этнографические завороты — но когда этакая этнография из академических высей на бытовой уровень спускается, все становится вдесятеро мрачнее. Статистику посмотреть — Армагеддон, чистый Армагеддон. Еще лет пять назад в среднем все было, как везде — а теперь первое место в стране по числу мелких человеконарушений на национальной почве.
— Пресвятая Богородица! Да это ж пещерный век!
— Вот тебе и пещерный. — Мокий Нилович прикурил сигарету от окурка предыдущей и резко смял окурок в необъятной, и без того переполненной пепельнице. — Обычном делом стали анонимные надписи на стенах да заборах, скажем… «Бей Русь — спасай Ордусь!» Или такое: «Долой многовековую татарскую оккупацию!» А еще почище: «Пророк говорил с правоверными по-асланiвськи!» Полная каша.
Он помолчал. Богдан тоже хранил молчание, потрясенный.
— Нельзя сказать, что уездное руководство смотрело на это все сквозь пальцы. Что-то делалось. Но как-то, знаешь… неуклюже. Впрочем, задним умом все крепки. Например. Год назад Бейбаба Кучум лично пригласил из Ханбалыка знаменитую труппу Императорского театра сыграть пьесу замечательного нашего драматурга Муэр Дэ-ли «Великая дружба».
— Знаю, — кивнул Богдан. — Прекрасная и очень добрая вещь.
— Вот. Все вроде правильно. Прутняки развешивать направо и налево — ведь не выход, правда же? Души надо чистить — словом умным и добрым, искусством настоящим… Директор по делам национальностей в Ханбалыке, преждерожденный единочаятель Жо Пу-дун, сам рассматривал вопрос и дал разрешение на гастроль.
Знаменитая пьеса о дружбе народов — самое то! Кто ж мог предвидеть…
— А что такое?
— А то, что играли-то, разумеется, на языке подлинника. И как дошло до этого, помнишь, душераздирающего диалога в первом акте… — Мокий Нилович с легкостью перешел на ханьское наречие и, безукоризненно тонируя слоги, демонстрируя при том незаурядное артистическое дарование, процитировал наизусть: — «Ни хуй бу хуй дайлай хуйхуйжэнь дао дахуй?» — «Во чжэгэ е бу хуй». — «Дуй…» [16] — тут в зале дикий гвалт поднялся, актеров забросали гнильем, а потом, буквально на следующий день, асланiвський меджлис принял постановление о запрещении публичного пользования ханьским наречием на всей территории уезда — он, дескать, является грубым, пошлым и оскорбляет слух любого воспитанного человека.
— Но это же противуречит народоправственным эдиктам и уложениям!