Но настанет срок, и вновь воссияет Господь над той землей. И снова воцарится Белый Государь над той землей. И вновь заключит договор между народом своим и Господом Вседержителем. И укажет тот народ Путь ко Господу нашему всем иным, кто забыл о Нем или отринул Его. И не видит, чего лишился. Ибо все увидят, что, как ни велики были преступления того народа ко Господу нашему, но смилостивится Господь над заблудшими детьми своими. И воссияет вновь над землей звезда Его. И не только над землей Рус, но и над всею землею…»
Он замолчал, а потом тихо произнес:
— Он жил здесь.
— Кто? — после короткой заминки спросила Барабанщица.
— Монах Евлампий. Который, это написал. Ему было видение. И он записал его собственной кровью. И умер наутро после этого. Кровь так и не смогли остановить. Как не пытались. Она текла и текла. Как будто Евлампий уже исполнил то, зачем Он явил монаха на этот свет. И позволил ему уйти…
У костра вновь воцарилась тишина, а затем Гаджет не выдержал и тихо спросил:
— А где здесь?
— Здесь, — кивнул Рат в сторону смутно виднеющейся на фоне ночного неба вершины, — на Святой горе Афон.
16
На вершину Афона они поднялись перед самым рассветом. Когда они еще сидели у костра, Гаджет спросил Рата:
— Рат, а сколько тебе лет?
— Около… шестисот.
— Ого! — Гаджет уважительно покачал головой, — так это поэтому у тебя много детей?
Рат кивнул.
— Да.
— И от скольких женщин? — тут же встрял Кот. За что мгновенно получил затрещину от Немоляевой.
— Ты чего? Ведь всем известно, что мужчина по определению полигамен.
— Самец, понял? — наставительно произнесла Немоляева. — Самец животных по определению полигамен, а мужчина способен поступать по своей воле.
И все вокруг заржали. А потом Барабанщица спросила:
— Рат, а почему они так охотились за этим… пророчеством? Что такого в этой… в этом кусочке пергамента?
И все замолчали, задумавшись над ее словами. Рат обвел их взглядом и скупо усмехнулся.
— А разве вам самим это не понятно? Почему, скажем, так ценны древние, намоленные иконы?
И они снова задумались. А потом Данька тихо спросил вдогонку:
— А почему сейчас они хотят нас убить? Ведь сначала им было достаточно просто купить листок?
— Да, — кивнул Рат, — сначала… пока оно, это пророчество, не запустило процесс, не сработало ключом — можно было просто купить никому не нужный, смятый листочек.
А потом Данька тихо спросил вдогонку:
— А почему сейчас они хотят нас убить? Ведь сначала им было достаточно просто купить листок?
— Да, — кивнул Рат, — сначала… пока оно, это пророчество, не запустило процесс, не сработало ключом — можно было просто купить никому не нужный, смятый листочек. Но потом, когда вы начали превращаться в… людей, уничтожить только листок стало уже недостаточно. Ибо пророчество с этого листка перешло в вас.
И вновь над поляной повисла напряженная тишина. А затем Барабанщица снова спросила:
— Рат, а почему ты… связываешь все это с христианством?
— А что еще ты можешь предложить? — тихо переспросил Рат. — Язык православия верен… верен и точен. Разве не так? И к тому же он ваш. Русский. А ваша русскость будет очень важна позже. Когда вам придется доказывать всему миру, что вы предлагаете верный Путь. Так же как и греческость или, скажем, французскость тех, кто встанет рядом с вами. Ведь… — Рат сделал короткую паузу, а потом так же тихо и проникновенно, как обычно он говорил о главных вещах, произнес, — разве вы не видите, как те, кто против, так стараются лишить вас этой вашей русскости?
Рат взглянул на небо и тихо сказал:
— Светает… нам пора.
— А что мы сейчас будем делать? — спросила Катя.
— Молиться.
— Где?
— Там, — Рат махнул рукой, — на вершине Святой горы Афон.
— А потом?
— А потом… вернемся в Москву…
* * *
Данька шел к университету пешком. У него было около двух часов на то, чтобы помыться, переодеться и… подготовиться к последней схватке. Так сказал Рат.
— Эй ты, еврейчик…
Данька сразу и не понял, что эта фраза относится к нему, и потому продолжал спокойно идти.
— Ну ты, козел, тебе говорят…
Данька остановился и, оглянувшись, поискал того, к кому обращаются. Но вокруг никого не было. Только позади, шагах в пяти, стояло пятеро молодых парней и, мерзко улыбаясь, смотрели на него.
— Это вы мне? — на всякий случай уточнил Данька.
— Ну да, еврейчик, тебе.
В принципе, все было ясно, но для очистки совести Данька решил на всякий случай уточнить.
— Вы ошибаетесь. Я не еврей. Хотя, возможно, чем-то похож.
Парни переглянулись и буквально расплылись в довольных улыбках.
— Да ладно гнать. Не еврей он…
Данька пожал плечами. Что ж, он сделал все, что мог… Он сложил руки на груди.
— Ладно, вас не переубедить. И что дальше?
Парни озадачено переглянулись. Отчего-то этот козел, решивший в одиночестве пройти по этой улице, которая, как всем в округе известно, является их исконной территорией, не принялся умолять их, размазывая сопли по своей поганой морде, отпустить его, и не рванул со всех ног, а просто спокойно стоял и задавал какие-то глупые вопросы. Какие вопросы — все ж ясно! Но в их окаменевших мозгах не было извилин, способных как-то интерпретировать, оценить возникшую нестыковку. Там был штамп, строго и четко определяющий, что и в какой последовательности делать, чтобы получить еще одну порцию адреналина…