Мои девушки стояли у стены. Дуня — с недовольным лицом. Я даже пожалел, что взял ее. Но мы шли сюда не затем, чтобы просто полюбопытствовать: она была нужна. Рита рассматривала церковь и прихожан; чувствовалось, что православная служба ей незнакома. Я старался не выделяться (на меня и так посматривали): крестился, клал поклоны и даже пропел вместе со всеми «Верую» и «Отче Наш».
Памятных записок в этот день подали немного, и служба закончилась быстро.
Но никто не ушел. Я увидел, как из притвора за руки ввели несколько женщин и поставили их перед солеей. Отец Константин, воздев руки горе, стал громко читать «Трисвятое».
— Замолчи! Замолчи! — вдруг завопил грубый хриплый голос, и я увидел, как одна введенных в храм женщин бьется в руках своих спутников. Голова ее вращалась чуть ли не вокруг шеи, я увидел белки без зрачков (глаза закатились под веки) и текущую изо рта пену…
— Замолчи! Замолчи! — хрипло закричали еще несколько голосов, и еще две женщины стали рваться из державших их рук. Они изрыгали ругательства, плевались, а одна упала на пол и стала биться в конвульсиях…
Меня передернуло. Но, как было видно, большинству прихожан это омерзительное зрелище оказалось не внове: они наблюдали за происходящим с интересом, а некоторые даже подходили, чтобы видеть лучше.
Среди этих любопытных я вдруг увидел рыхлое лицо и глаза-щелочки администраторши из гостиницы. Она смотрела на отца Константина с нескрываемым обожанием. Мне стало ясно, кто открыл Кнуру дверь номера Риты, и кто вытащил затем его, связанного, из ванной комнаты. Фанатично уверовавшая женщина, каких хватает в каждом приходе, способна и не такое…
Отец Константин невозмутимо продолжал читать молитвы, время от времени помахивая кадилом и окропляя беснующихся святой водой из белого пластмассового ведерка. После очередного такого орошения, та из одержимых, которая корчилась на полу, вдруг вскочила и схватила священника за горло. От неожиданности отец Константин выронил ведерко и кропило, зашатался. Он попытался сорвать с себя бесноватую, но та вцепилась намертво, хрипя, тянулась зубами к его лицу… В церкви все замерли в растерянности.
…Стремительная тень метнулась от притвора к солее и повисла на бесноватой. Та вдруг взвизгнула и разжала руки. Неизвестный спаситель рывком отбросил ее назад: одержимая рухнула на пол. Я услышал глухой стук: как будто пустой арбуз уронили — это голова ударилась о каменный пол. Бесноватая замерла на полу грудой тряпья. Спаситель обернулся…
Это была женщина из свечной лавки. Волосы ее выбились из-под съехавшей на затылок косынки, лицо перекосила гримаса. Столько злобы и ненависти было в ней, что стоявшие ближе к солее отшатнулись.
Отец Константин растерянно потер шею и пошел к выходу. Его неожиданная спасительница тоже исчезла. Прихожане сгрудились возле тела одержимой. Я подошел ближе, заглянул через головы. Ком тряпья все также недвижимо лежал на каменном полу: там, где должна быть голова, растекалась по темной плите красная лужица.
— Убили! — вдруг всхлипнул кто-то.
— А она сама? — возразил мужской голос. — Чуть священника не задушила, сила бесовская!
— Скорую надо бы вызвать, — растерянно предложил кто-то…
Я повернулся, быстро подошел к своим девушкам и вывел их наружу.
— Кто это был? — спросил Дуню, не уточнив, но она поняла.
— Райка. Попадья.
Меня вновь передернуло: не ожидал.
— Попадья сидит в свечной лавке?
— Так к деньгам ближе, — сердито ответила она. — Не надо нам было туда ходить. И без того все осмотрели бы.
…Мы обошли монастырь со всех сторон. Даже по узкой тропинке по-над берегом пробрались. Высокие узкие окна монастыря были прорезаны высоко над землей, даже сейчас, пять веков спустя, они были недоступны.
Высокие узкие окна монастыря были прорезаны высоко над землей, даже сейчас, пять веков спустя, они были недоступны. Входов было только два: центральный, через храм, и один боковой, закрытый узкой стальной дверью.
— Здесь мы с Татьяной Сергеевной прошли, — нервно достав сигарету, сказала Рита, когда мы остановились у этой двери. — Там — сквозной проход в дворик, но есть лестница, мы поднимались по ней, потом спустились в подземелье. — Она порылась в сумочке и достала связку ключей. — Сама не помню, как они у меня оказались: то ли Татьяна Сергеевна дала, то ли я в суматохе положила…
Она не стала уточнять: и без того было ясно, что за суматоха случилась два дня назад.
— Идемте! — обнял я ее за плечи. — Отвезу вас домой. А мне еще к начальнику милиции…
3.
Виталик со Светой засобирались домой, когда совсем стемнело. Мы проводили их за ворота, и там он сердечно расцеловался с девушками, а меня по-дружески обнял.
— Зайди ко мне завтра с утра, — шепнул на ухо, и я, все поняв, в порыве чувств чмокнул его прямо в желтый синяк.
— Пойдемте погуляем! — предложила Рита, когда мы вернулись во двор, и, взяв девушек под руки, я повел их в сад.
Сад у деда Трипуза оказался огромный. Мы прошли между старыми деревьями, стараясь не наступать на яблоки, во множестве рассыпанные по траве, и выбрались на берег речной поймы. Он не был так высок и крут, как противоположный, но все же до заливного луга внизу тянулись метров десять крутого, поросшего травой, склона. В небе висела огромная полная луна, заливавшая все вокруг своим бледным светом, где-то далеко, посреди поймы, бежала река, скрытая от взора прибрежным кустарником, в низинах и ямах только-только начал сгущаться туман. Внизу, прямо под нами, на заросшей густой отавой пойме, лежал, подогнув по себя ноги, черно-белый, тупомордый бычок, мерно работая челюстями. От шеи его к вбитому в землю колышку тянулась темная змея веревки. Кто-то ударными темпами выращивал говядину, оставляя ее на лугу даже на ночь.