Сравнение с историей Сорки и Манцура очевидно. Ховард покупает все последующие выпуски „Нью-Йорк Репорт“, ожидая увидеть, как президент госпиталя публично делает харакири. Но, к своей радости, он с удивлением обнаруживает, что репортер влиятельной газеты берет интервью у врача и, гляди-ка, они сухими выходят из воды.
Президент госпиталя защищает своих врачей, показывая, как они тщательно расследовали все случаи. Госпиталь предстает перед нами как маленькое учреждение, стремящееся к лучшему. Конечно же, не обходится без проблем, как и везде, но они строят новые корпуса, вкладывают ресурсы, привлекают таланты с Манхэттена, ведь они хотят только хорошего. Заголовок такой, что в глазах общественного мнения госпиталь начинает благоухать, как роза. Именно такое впечатление останется после чтения статьи. Нет трудных вопросов от репортера, никаких длинных цитат, много информации на отвлеченные темы.
А в это время Ховард или кто угодно другой, Сусман, к примеру, сидит и думает: „Что же это значит для меня?“ Ответ прост — не придавать слишком большого значения твоим потенциальным угрозам о том, что ты пойдешь в газету и расскажешь свою историю, если тебя уволят. Для них теперь это не такая уж и серьезная угроза. Да, это может быть немного неприятно, но в целом дело замнется, потому что эти чертовы журналисты сами не знают, какое дерьмо они лепят. Я пытаюсь сказать тебе, чтобы ты и такой поворот принял в расчет.
Ну а если после всех этих сообщений на первых страницах ситуация обернется к лучшему и Шор-Айленд закроют, главный администратор будет уволен, тогда твой „козырной король“ вне госпиталя должен оказаться тузом. И еще, когда пойдешь к газетчикам, не обращайся к Джейн. Найди другого, серьезного репортера, способного к расследованию, или иди в другую газету».
* * *
Ховард и Фарбштейн встретились с Вайнстоуном на очередном совещании. На этот раз выступал Ховард:
— Ларри, наверно, мы слишком круто с вами обошлись. Мы хотим, чтобы вы продолжали работать в качестве председателя и директора программы. Гинекологи покидают прилежащие офисы — вы займете их пространство. Наймите сосудистого специалиста, найдите нового шефа торакальной службы и сформируйте травматологическое отделение. Манцур уже стар, все время жалуется на боли в спине. Сколько ему? Семьдесят? Он катится под гору — много осложнений. Почему бы вам не подвергнуть проверке его деятельность и не избавиться от него? Ларри, зачем вы привлекли доктора Дика Келли? Он звонил мне вчера. Я дал ему понять, что это внутренние вопросы и они его не касаются. Я знаю, что вы опять встречались с Кардуччи, в этом ваша ошибка. Раск может остаться, если он вам нужен, но Зохар должен уйти, от него одни неприятности. Мы не можем держать его…
Несколько дней спустя Вайнстоуна вызвали в офис Фарбштейна. По пути он остановился возле моей двери, его красное лицо блестело от пота.
— Марк, если они велят тебе убираться, не возражай, не лезь на рожон, просто спроси, в чем причина и будь спокоен.
Он явно вообразил, что пришел мой конец.
Возвращаясь от Фарбштейна, Вайнстоун застал меня с Чаудри. Он был как выжатый лимон.
— Марк, скорее всего я пойду на компромисс с ними, я не могу просто так все бросить. Они согласны держать тебя до января 2001 года, если ты подпишешь заявление об увольнении сейчас.
— Вы думаете, что я сумасшедший? С какой стати я должен увольняться? Я что-нибудь не так сделал? Забудьте об этом…
Вайнстоун опустил глаза.
— Марк, мне кажется, стоит подумать о том, чтобы подписать заявление. До января все может измениться, к тому времени Сорки, возможно, уйдет, и твое заявление не будет иметь значения. Если ты не подпишешь его, они найдут административные причины — сокращение штата или что-нибудь вроде этого. И тогда уж тебе придется уйти немедленно. Подписав заявление, ты выиграешь время.
Я не хотел грубить председателю в присутствии Чаудри и отвечал как можно вежливее:
— Я не могу ничего подписать, не вижу для этого никаких причин.
Тон Вайнстоуна сделался более официальным:
— Возможно, тебе надо побеседовать с адвокатом, у меня есть один на примете — не очень дорогой, но достаточно толковый. Я прибегал к его услугам, когда уходил из Джуиш-Айленд…
— Минутку! — взорвался я.
Мне уже было наплевать, что рядом Чаудри. Открыв свой кейс, я достал копии документов, которые мы отдали Кардуччи девять месяцев назад.
— Вы видите это? Мы готовили это и отдали Кардуччи вместе с вами.
Я вытащил из кармана дискету.
— А это вы помните? На ней то, что вы надиктовали мне о Сорки для Кардуччи. Так-то, уважаемый профессор, что бы вы ни решили, мы в одной лодке. Неужели вы хотите от меня отделаться?
Я взглянул на Чаудри. Похоже, он был доволен происходящим. Кто решится разговаривать с руководителем хирургического отделения в таком тоне?
Я не мог остановиться, продолжал по инерции, как тело, получившее ускорение.
— Вы хотите, чтобы я подписал это проклятое заявление? Ладно. Хотите сделать меня козлом отпущения? Хорошо, но вы должны мне заплатить. Давайте, заплатите мне миллион, и я подпишу заявление и оставлю это место. Вы думаете, только мне нужен адвокат? Нет — нам нужен адвокат. Если вы не хотите быть вместе со мной, я уйду, используя свои методы. Первым делом я обрадую Фарбштейна и Ховарда, показав им эти документы и дискету, и добавлю, что это вы заложили Сорки. И еще я скажу им, что завтра же утром все провалы Сорки и Манцура будут в Интернете, со всеми цифрами и именами, так что вся Америка узнает, как все выгодами покрывали этих убийц.