Я уселся на краешек его кровати и наблюдал, как он пьет горячий чай и глубоко вздыхает после каждого глотка.
— Док, у вас есть дети? — спросил он.
— У меня трое сыновей, как и у вас, примерно того же возраста.
— А откуда вы знаете про моих детей?
— Я видел их в реанимации, пока вы были без сознания, хорошие дети.
— Док, именно поэтому вам было так важно спасти мне жизнь? — Он помолчал. — Тяжело представить своих детей сиротами.
— Не дай бог.
— Доктор, я буду молиться за вас.
— Спасибо, мистер О’Нейл, я очень ценю это. Мне действительно нужно, чтобы кто-то молился за меня.
* * *
Я перепроверял очередную рукопись, когда в моих дверях показалась седая борода Фарбштейна.
— Доктор Фарбштейн, чем могу быть полезен? Внезапно я стал популярен: сначала Манцур, теперь Фарбштейн. Он был в халате, в руке бумажный стаканчик. Он всегда ходил с чашечкой кофе и при случае рассказывал, какой сорт секретарша сегодня ему сварила. Кроме кофе он считал себя знатоком виски и литературы, не говоря уже о парусных лодках и пульмонологии, его непосредственной медицинской специальности.
— Марк, я к вам на пару слов, вообще-то я пришел к Вайнстоуну, но мне сказали, что он уехал в город.
— Да, его пригласили в ОНПМД. Фарбштейн закрыл дверь и сел.
— Марк, я работаю в этом госпитале тринадцать лет, я пришел сюда из Бруклин-Джуиш-госпиталя. Там все было иначе, председатель имел безусловный авторитет, а частники не поднимали голов. Здесь — другое дело, всем заправляют частники, и мы должны мириться с этим. Я очень обеспокоен историей с Манцуром, надо все остановить, пока дело не зашло слишком далеко. Эти ваши списки — зачем вы храните их, и где они, могу ли я их видеть?
«Придурок! Только Вайнстоун за порог, а он уже здесь, пришел меня запугивать», — с досадой подумал я.
— Доктор Вайнстоун вам должен был рассказать о нашем банке данных на каждого врача. Это часть нашей системы контроля за качеством. Эта информация принадлежит председателю, и она засекречена. Да, кстати, скажите мне, откуда вы знаете про списки и кто взломал мой компьютер? Возмутительно, что в этом госпитале было совершено посягательство на собственность хирурга.
— Марк, отдайте мне списки!
— Забудьте! Позвольте мне все расставить по своим местам, доктор Фарбштейн. Деятельность доктора Манцура расследуется, некоторые рассматриваемые случаи можно отнести к разряду убийств, их нельзя оправдать. Вы это понимаете? Сорки не в лучшем положении, доктор Вайнстоун все еще проводит проверку его осложнений, но я подозреваю, что рано или поздно мы будем вынуждены сообщить о нем наверх. У этих хирургов есть шанс лишиться лицензий. Вас интересует, кто донес на Манцура. Я не знаю, но у них с Сорки достаточно врагов, слишком они самонадеянны, и рано или поздно кому-то это может не понравиться.
Фарбштейн слушал, не говоря ни слова, кофе остыл в его руке.
— Вчера вы предложили Вайнстоуну уволить меня, чтобы разрядить обстановку. Пожалуйста, увольняйте меня, но вы ничего не можете остановить, уже слишком поздно.
— Говорите, что хотите, — не выдержал Фарбштейн, — но здесь не вы принимаете решения. Доктор Вайнстоун может проводить расследование чьей угодно деятельности, это его прерогатива как председателя, но он не должен докладывать о Сорки в ОНПМД. В нашем госпитале существуют свои хорошо отлаженные механизмы контроля за качеством.
— Откровенно говоря, я не вижу выхода, либо Сорки, либо Вайнстоун, мы просто не можем сосуществовать с Сорки. Почему бы вам не присоединиться к нам, пока не поздно, и отречься от сил тьмы?
Фарбштейн насмешливо улыбнулся. «Свет против тьмы, нечто нежизнеспособное из области фантастики».
— Я предпочитаю полутона, — ответил он, — и не люблю контрастов.
— Хотите быть серым, как в России во времена Сталина? Фарбштейн промолчал, его лицо оставалось бесстрастным, он поднялся и вышел, так и не допив свой кофе.
* * *
— Доктор Зохар, простите, — оправдывалась по телефону дежурная медсестра, — простите, что беспокою вас в такой час, но вы нужны доктору Гавикумару в операционной.
На часах двенадцать ночи, мне удалось поспать всего десять минут, если поеду сейчас, вернусь не раньше пяти утра, а утром у меня запланировано несколько пациентов.
— В чем дело? — я подавил зевок.
Почему Эджей Гавикумар позвал меня? У него свои приятели, почему бы не обратиться к ним?
— Доктор Гавикумар выполнял колэктомию, как вдруг началось сильное кровотечение, он не может с ним справиться и приглашает вас.
Странно, неконтролируемое кровотечение во время резекции кишки. Я заставил себя приподняться.
— Когда он начал оперировать?
— В пятнадцать часов, случай записан как элективная гемиколэктомия слева. Могу я сказать, что вы уже выехали?
— Да, скоро буду.
В ванной я сполоснул холодной водой лицо и рот, проверяя не осталось ли запаха коньяка. Посмотрев на себя в зеркало, я громко выругался:
— Черт бы их побрал! Ублюдки несчастные! Хейди не спала, когда я вернулся в спальню.
— Зачем так орать на весь дом, — недовольно проворчала она.
— Все они тупые чертовы ублюдки.
Как-то я видел футболку на уличном торговце примерно с такой же надписью, мне тоже нужно купить такую и носить как новую рабочую форму.