— Марк, — включился Раск, прервав мои обвинения, — время вышло. Можем мы перейти к следующему случаю? Джуди, сколько еще осталось разобрать?
— Два случая и кое-что из предыдущих вопросов.
Не обращая внимания на эти слова (пилотам знакомо подобное состояние — «туннельное зрение», я не видел ничего кроме зрачков Илкади), я продолжал:
— Малкольм, перед тем как мы закроем этот разбор, я прошу разрешения лично просмотреть документацию, мне известно, что пациенту во время операции вводили урокиназу.
— Что же это такое? — вступил в перепалку заведующий неврологией Стиг Расмуссен. — Еще одна жертва «охоты на ведьм» доктора Зохара? До сих пор мы наблюдали, как Зохар устраивал травлю доктора Сорки, теперь он взялся преследовать и доктора Манцура?
— Стиг, пожалуйста, никаких имен, мы не упоминаем имен при разборе! — Раск попытался призвать всех к порядку.
— Вздор, полная чушь! Указываем имена или нет — не имеет значения, мы все знаем, в чем тут дело! — пухлый палец Расмуссена нацелился на меня. — Этот человек начал личную вендетту против наших коллег, это недопустимо и должно быть прекращено!
Стиг Расмуссен, огромный, лысеющий, краснолицый и вечно потеющий скандинав, с большой головой и парой пронзительных синих, как лед, глаз. Это был специалист с большим послужным списком. Он закончил мединститут в Стокгольме, стажировался по нейрохирургии в Швеции, Норвегии, США и Корее, где и женился, правда, кореянка позже подала на развод. Виртуально Расмуссен работал везде, включая Объединенные Арабские Эмираты и Саудовскую Аравию, и казалось, все шейхи королевской семьи были его личными друзьями. Утверждали, что он свободно говорит на многих языках. Расмуссен поработал в ряде госпиталей Бруклина, пока два года назад не перешел в Парк-госпиталь, где был радушно принят Сорки и его прихлебателями в Медицинском правлении.
В обыденной жизни Расмуссен обладал неким шармом, вкусы его больше склонялись к Востоку, включая любовь к «суши» и маленьким, хрупким восточным женщинам. На госпитальных вечеринках он каждый раз появлялся под руку с новой пассией, при комплиментах его любовницам он от души смеялся и часто предлагал: «Может, заказать и для вас одну? Никаких проблем!» Мы допускали, что Сорки и Сусман частенько пользовались его предложением.
Что привело шестидесятилетнего Расмуссена в наш госпиталь, точно не мог ответить никто. Однако Вайнстоун как-то заметил, что у Расмуссена есть в запасе ворох грязных историй, так что его можно сравнить с ящиком Пандоры, который вряд ли кому-то захочется открыть. Не зря он бросился на защиту своих друзей, видно, предвидел, что ответная помощь потребуется и самому.
— Доктор Расмуссен, — запротестовал я, — здесь нет ничего общего с личной местью, я только хочу выяснить, что произошло. Никто не будет возражать, что исследование осложнений и внесение корректив и есть задача нашего комитета.
Раск поднялся и снова попытался прервать наш спор:
— Пожалуйста, прекратите оба, как председатель комитета я закрываю эту дискуссию. Этот случай представлялся на М&М конференции? Нет? Что же, мы дадим задание резидентам провести анализ истории болезни и представить ее на М&М. Доктор Илкади, есть возражения?
— Не возражаю.
— Доктор Готахеди?
— Согласен, доктор Раск, в любом случае ее надо представлять на М&М конференции. А что касается качества оказанной помощи, это кошерный случай, я предлагаю записать, что мы утвердили доклад Илкади.
— Полный бред! — прокричал я. — Все, что я хочу, посмотреть записи в истории болезни!
Я чувствовал, что покраснел как рак.
— Извините, но я отказываюсь принимать участие в этой нескончаемой междоусобице. — Расмуссен поднялся и демонстративно вышел из комнаты.
Раск кивнул мне, как будто ничего не произошло, и сказал:
— Отлично, посмотрите записи. Доктор Фальков, вы анализировали случай, пожалуйста, вам слово.
Митч Фальков был частнопрактикующим торакальным хирургом, бедняга оказался сейчас в глубоком дерьме. На прошлой неделе он прооперировал больного не на той стороне грудной клетки, этому нет оправданий…
* * *
После заседания комитета Сэм Глэтман проследовал за мной в кабинет, жуя сэндвич с ветчиной и яйцом, я же умирал от голода, где он только его раздобыл?
— Хочешь куснуть? — спросил Сэм, по-видимому, заметив, что я не отвожу глаз от его бутерброда.
Мне, конечно, жутко захотелось отхватить большой кусок, но мой желудок вряд ли справится с этим сейчас, яйцо, майонез и соляная кислота плохо сочетаются. Я покачал головой.
— Эх, а я голоден до чертиков! Почему бы Вайнстоуну не организовать нам немного жратвы на этих малоприятных совещаниях?
Он откусил еще и с набитым ртом проговорил:
— Ладно, Марк, что там за история с урокиназой, где ты это откопал? Ты считаешь, что Манцур просто приговорил больного таким назначением. Он же не сумасшедший.
Я плотно закрыл дверь.
— Хорошо, Сэм, я объясню.
Глэтман вытер крошки с усов рукавом своего белого халата, посмотрел на потолок, а затем на рабочий телефон на столе.
— Марк, твоя комната случайно не прослушивается? Тебе надо быть осторожнее.
Я постарался собраться с мыслями.