Заголосил, поматывая головой в такт:
— Эта рота наступала в сорок первом,
а потом ей приказали,
и она пошла назад.
Эту роту
расстрелял из пулеметов
по ошибке свой же русский
заградительный отряд…
Лежат они, все двести,
лицами в рассвет…
Им, всем вместе —
четыре тыщи лет…
Лежат с лейтенантами,
с капитаном во главе,
и ромашки растут
у старшины на голове…
— Песенка, знаете ли, не вполне политически грамотная, — сказал адмирал осторожно. — Не наш душок. Все эти барды-бакенбарды…
Лаврик не шевельнулся — только поднял на него остекленевшие глаза. И произнес лениво, неприязненно:
— А кто это к нам пришел? А это его высокопревосходительство, цельный адмирал — какая честь, какая радость, обосраться и не жить… Мало мы вас стреляли в тридцать седьмом, вот что я тебе скажу, хомяк ты толстомордый, пидарас гнойный, крыса береговая, толстожопая, мать твою вперехлест и через клюз, и бабке твоей бушприт в задницу, выблядок позорный…
Мазур, застыв в сторонке ждал бури. Не родился еще на свете адмирал, который спустит такое капитану третьего ранга, пусть даже особисту…
Но гроза так и не грянула. Улыбаясь глупо и, такое впечатление, подобострастно, адмирал сказал:
— Константин Кимович, голубчик, ну что уж вы так… Переутомились, я понимаю…
— Мало мы вас шлепали в тридцать седьмом… — сказал Лаврик мечтательно. — Точно тебе говорю…
Адмирал и ухом не повел, стоя с кривой улыбочкой на лице. Мазур решительно отказывался понимать происходящее. Какие поправки ни вводи на секретность, какие допущения ни делай, никак Лаврик не может оказаться при нынешнем раскладе старше Бульдога — что по видимой табели о рангах, что по потаенной. А меж тем Бульдог держался, словно нашкодивший юнга перед суровым боцманом.
— Кирилл Степанович, — сказал адмирал, виляя взглядом. — Можем мы поговорить, без свидетелей?
Мазур молча повернулся и пошел в ту комнату, где у прежнего владельца был кабинет — стол сохранился, массивный, с медными украшениями, пустые книжные полки — неподъемные, сработанные на века еще при королеве Виктории. Сам он здесь практически и не бывал, кабинет ему оказался совершенно ни к чему.
— Перебрал Константин Кимович, — сказал адмирал. — Переутомился. Страна пребывания непростая, условия тяжелые…
— Да, — сказал Мазур.
— Не стоит обижаться на чекиста в таком состоянии…
— Да.
Адашев упрямо на него не смотрел:
— Вот именно, страна пребывания непростая… Постоянные вражеские вылазки — диверсанты, контрреволюционная эмиграция… Вот сегодня хотя бы взять… Возле порта расстреляли нашу машину в упор, из трех автоматов. Генерал-майор Кумышев погиб, и с ним Сережа Марченко… Вы их знали? Кумышева хотя бы?
— Нет, — сказал Мазур.
— А мы были приятели… Неплохой мужик… — он подошел поближе. — Кирилл Степанович, такое дело… Чуть ли не в центре случилась еще одна вражеская вылазка, патруль примчался на стрельбу, нашел машину, изрешеченную… Убили наповал двух местных товарищей из военного министерства… и вот ведь как… там была ваша жена, она их знала, на экскурсии по городу ездила… Кирилл Степанович, вы, главное, крепитесь… Я имею в виду, ее тоже… убили…
Почему-то Мазуру хотелось смеяться — долго, громко, нескончаемо, пусть и невесело.
Он с трудом справился с собой, сел за стол, отвернувшись от собеседника, а тот стоял над душой, гундя что-то сочувственное, и избавиться от него не было никакой возможности:
— Кирилл Степанович, вы, главное, держитесь… Ну, такие дела… Сплошной передний край… Так обернулось… Мерзавцы, твари, каленым железом… Пулевое ранение в голову, понимаете… Одна-единственная пуля, не повезло, тех двоих изрешетило… Может, вам водочки принести?
— Не надо, — сказал Мазур.
Слышно было как в гостиной Лаврик орет:
— Вышло так оно само — спал с Кристиной Профьюмо, а майор, товарищ Пронин, ночью спрятался в трюмо…
— Кирилл Степанович, вы, главное, крепитесь…
«Только бы руку на плечо не положил отечески, — подумал Мазур отрешенно. — Ведь вырвет меня тогда…»
— Кирилл Степанович, я вас прошу, соберитесь… Конечно, такое горе, я понимаю… Мы в отчаянном положении. Вы ведь еще не знаете, что беда… Два часа назад рвануло в порту…
— Я был в городе, — сказал Мазур, не меняя позы. — Вроде бы и слышал что-то вроде далекого взрыва, но внимания не обратил — тут можно ждать чего угодно…
— Эсминец «Громкий». Прямо на рейде базы. Корабль остался на плаву, отбуксирован к берегу, погибших нет, но четверо — тяжелые. Судя по почерку, «котики». Это Ван Клеен, никаких сомнений. Короче говоря, Москва только что дала санкцию на адекватку. Решение, между нами говоря, было принято давно, но сейчас наверху его окончательно утвердили и дали директиву на исполнение… Соберитесь, я вас прошу. Вы в состоянии говорить с Первым? Мертвым уже ничем не поможешь, мы с вами советские офицеры, и наш долг — выполнять приказ партии и правительства…
Мазур встал. Чтобы прекратить этот разговор, убраться подальше отсюда, он сейчас полез бы к черту на рога.
— Пойдемте, — сказал он.
— А вы, простите, в состоянии…
— Готов, — сказал Мазур.
Адмирал обрадованно засеменил впереди него в гостиную. Лаврик, казалось, вовсе и не замечает их ухода. Уставясь в угол, он заунывно тянул:
— Как по зорьке утренней, вот так ай-люли, Коленьку Ежова шлепать повели. А он все выдирался, кричал, мол, не троцкист, только был суровым товарищ мой чекист…
Часть третья
…С ДЫМАМИ В ВЫШИНЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВИЗИТ НЕВЕЖЛИВОСТИ