Едва Мазур приблизился, перед ним расступились — без всякой спешки, с достоинством хозяев. И никто не пошел за ним следом.
— Сюда, прошу вас, — показал провожатый на боковую улочку.
Мазур сговорчиво свернул. За углом стоял небольшой броневичок с пушкой — английский, времен второй мировой. На борту у него была та же эмблема — Зульфикар на зелено-красном фоне. Точно, Джараб, подумал Мазур. Не позволил бы чертов владетельный герцог использовать свою символику кому ни попадя…
Парламентер распахнул перед ним дверь, и Мазур вошел в большую прохладную комнату, ярко освещенную электрическим светом, с крутившимся под потолком вентилятором. Прямо перед ним оказалось высокое резное кресло, сущий трон, в котором восседал опиравшийся на высокую саблю человек, а сзади полукругом стояли еще несколько. Мазур остановился, не доходя, подумав, козырнул — не почтительно, но и не небрежно. Просто вежливо.
Человеку в кресле было лет пятьдесят. Спокойное лицо с резкими чертами, аккуратная борода, пронизанная серебряными нитями. Отглаженный френч английского образца, белоснежная рубашка, черный галстук с золотой заколкой в виде Зульфикара. Руки опираются на саблю дивной красоты, покрытую разноцветной эмалью, самоцветами, золотыми узорами. Фельдмаршальская сабля, право слово, даже не генеральская… Точно, Джараб. Мазур видел фотографии у особистов, так что ошибки быть не может.
Свита за спиной ворона здешних мест выглядела довольно пестро — трое в форме с новехонькими автоматами Калашникова, блондинка европейского вида в белых шортах и синей блузке, с глупеньким кукольным личиком мелкой шлюшки. Двое пожилых типов в гражданском, при галстуках и в золотых очках, толстяк в национальной джаббе, широком белом бурнусе.
— С кем имею честь? — спросил Джараб-паша на безукоризненном английском.
— Капитан-лейтенант Мазур, — сказал Мазур. — Советский военно-морской спецназ. Выполняю задание командования.
— А конкретнее? Так, чтобы это не затрагивало военную тайну…
Мазур сказал без выражения:
— Сопровождаю советского представителя на открытие школы в Эль-Зурейду.
— Там есть необходимость в школе?
Мазур пожал плечами:
— Если есть город, почему бы не быть и школе?
— Логично… — сказал Джараб-паша. — Гранату вы в кармане забыли или специально прихватили?
— У меня такая привычка, — сказал Мазур. — Когда иду в незнакомое место, всегда гранату с собой беру…
— Не верите моему слову?
— А откуда я знал, что здесь именно вы, а не кто-то, прикрывшийся вашим именем?
— Моим именем уже давно никто не пробует прикрываться, — сказал Джараб. — Чревато…
— Я здесь недавно и не знаю многих тонкостей, — сказал Мазур.
Джараб поиграл густыми бровями. Руки на эфесе драгоценной сабли лежали спокойно. Он произнес фразу на арабском и тут же вновь перешел на английский:
— Я попросил принести кресло уважаемому гостю, а посторонних — удалиться…
Кто-то подошел сзади на цыпочках, чуть стукнув, опустилось на пол кресло. Мазур сел. Тут же в руках у него оказалась чашечка кофе. Свита, не поворачиваясь к хозяину спиной, начала покидать комнату.
— Внушительно… — сказал Джараб, прикоснувшись губами к краю своей чашечки. — Спецназ — это внушительно… Честно признаться, я не ожидал здесь встретиться с советскими…
— Что здесь произошло? — спросил Мазур.
На лице Джараба появилась та усмешка, которую принято называть «тонкой»:
— Ничего особенного. Здесь просто установили советскую власть.
— Как это? — спросил Мазур, чуточку оторопев от таких новостей.
— Очень просто. Когда мои люди сюда вошли, я, как и повсюду в моих землях, велел создать совет из уважаемых горожан. Арабское слово «шура» полностью соответствует тому понятию, что англичане вкладывают в слово «совьет» применительно к Советскому Союзу. Вот и получается, что я установил здесь советскую власть…
— Интересно, — сказал Мазур. — А кто это там висит на балконе?
— Начальник местного отделения Шахро Мухорбаррот, — сразу же ответил Джараб. — Это вовсе не мой произвол. Вы обратили внимание, что он висит там в одиночестве? Люди собрались на суд и решили, что его следует повесить. А прочие функционеры разбежались беспрепятственно, к ним не было таких претензий…
— Интересно, — повторил Мазур. — А какое, собственно…
— У меня было право? — понятливо подхватил Джараб. — Да в точности то самое, каким в свое время руководствовались Касем и его друзья. Они увидели несправедливость, пришли и свергли султана. Я увидел несправедливость, пришел и покарал… сам по себе я человек скромный, собственно, не я их карал, я выполнял требования здешних жителей…
— Вот, кстати, о скромности… — сказал Мазур, покосившись в ту сторону, где скрылась свита.
— Ах, вот вы о чем… Что поделать, это Восток. Традиции. Человек моего положения просто обязан появляться в сопровождении телохранителей, наложниц, секретарей, советников, казначеев… Это все — дань традиции. Давайте вернемся к менее отвлеченным вопросам, поговорим о вас. Ваше неожиданное появление не то чтобы спутало мне карты, но оказалось непредвиденным… А впрочем, с вами я не ссорился. Честное слово, я человек не амбициозный — и вовсе не собираюсь вступать в конфликт с целыми странами. Вы можете спокойно уехать… только сначала отдайте мне местных. Очаровательную Лейлу в том числе.
— Зачем она вам?
— Не думайте, не в наложницы… Станцует голой при стечении народа — и может убираться на все четыре стороны.
— Насколько я знаю, от нее этого не дождаться.
— Посмотрим. Любого можно убедить. Нужно только знать, как.
— Что она вам сделала?
Джараб нахмурился:
— Дети должны играть в куклы, а не в человеческие жизни. Вся эта столичная компания — просто дети. И оттого они еще хуже султана. Покойный султан, по крайней мере, не тешился игрой в идеалы. Он пытал и убивал не ради каких-то вслух декларируемых идеалов, а по своей гнусной природе средневекового сатрапа. Он был омерзителен, но напрочь лишен идеалов. А эти… Они за два года нацедили столько крови, сколько султан лил двадцать лет. И конца не видно…
— А вы-то сами какие идеалы защищаете, можно спросить?
— Никаких, — ответил Джараб. — Я просто хочу, чтобы люди спокойно занимались своим делом и не обижали друг друга. Именно такой порядок и устанавливаю на своих землях. Никаких «измов», никаких идей, ни духовных, ни светских. Знаете, у меня были люди от эмигрантов, от двоюродного брата султана. Сначала я хотел их просто отправить восвояси, но они стали угрожать, и я велел отрубить им головы. Приходили люди от американцев, звенели передо мной золотом. Я велел их выпороть и отпустил. Приходили люди аятоллы. Они тоже пугали, и потому лишились голов… У меня один идеал — пусть люди живут спокойно и не обижают друг друга… Вас это не устраивает?
— Я вам не судья.