Лаврик, однако, не утерпел, громко откликнулся:
— Прекрасную поговорку я читал в сборнике пословиц, товарищ контр-адмирал: «Советскому патриоту любой подвиг в охоту». Народная мудрость себя оказывает, особенно в сочетании с диалектическим материализмом.
Адашев пытливо уставился на него, но особист взирал наивно и преданно, взгляд его был по-детски незамутнен, а выражение лица — насквозь политически грамотное. Мазур ухмыльнулся, про себя завидуя в душе: Лаврику в некоторых отношениях было полегче, положение ему позволяло вот так вот порой балансировать на грани в стиле бравого солдата Швейка.
Контр-адмирал чуть растерянно кивнул, соглашаясь, что народная мудрость — вещь неопровержимая, особенно в сочетании с самым передовым учением. Переступил с ноги на ногу — Лаврик определенно сбил его с накатанного хода мысли, — изрек еще парочку банальностей, чтобы не терять лица, и тогда только вышел, сославшись на срочные дела. Лица у всех смотревших ему вслед были одинаково бесстрастными, но каждый, поклясться можно, думал об одном и том же — тертый был народец, послуживший… Строго говоря, не было никакой производственной необходимости в том, чтобы Адашев торчал сейчас на «Ворошилове», а еще раньше на тральщике. Однако грамотно составленный рапорт с толковым напоминанием о том, что и сам контр-адмирал пребывал чуть ли не в боевых порядках, во всяком случае на переднем крае, иногда весьма способствует карьерному ходу и позволяет без мыла проскочить в наградные списки. Нужно только уметь грамотно себя подать. Немало блистательных карьер подобным образом смастрячено, немало орденов порхнуло на грудь — и вовсе не обязательно в двадцатом веке, и не только на одной шестой части земного шара. Тенденция, однако, справедливая для всего мира.
А в общем, не стоило забивать этим голову. Подобные вещи проходят по разряду неизбежного зла, и к ним следует относиться философски. Главное, в очередной раз вернулись с победой, и стыдиться нечего, право слово.
Часть вторая
МОРЕХОД В ПЕСКАХ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
АРАВИЙСКАЯ РОЗА
Грохочущие динамики, понатыканные по всему периметру огромной площади, доносили звонкий голос Лейлы до самых дальних уголков — но Мазур, конечно, не разбирал ни слова из того, что она выкрикивала с нешуточными задором и убежденностью. Можно было, ясное дело, примерно догадаться, однако для российского уха певучие арабские слова звучали загадочной тарабарщиной. И плевать, в конце-то концов. Идеологической накачки с него хватало и дома.
Он просто стоял на прежнем месте, смотрел на девушку в аккуратном, песочного цвета френче, ораторствовавшую на прочно возведенной трибуне всего-то метрах в двадцати от него. Ее слова лились плавно и гладко, выдавая закаленного митингового оратора. Лейла в нужных местах помогала себе выразительными, отточенными жестами, то плавными, то резкими, щеки ее разрумянились, прекрасные черные волосы, ничем не стесненные, то и дело взлетали над плечами при особенно бурной жестикуляции. У нее был уверенный и непреклонный вид человека, насквозь знающего свои убеждения и готового при малейшей необходимости лечь за таковые костьми, — комсомольская богиня, очаровательное создание с пистолетом на поясе.
Беда только, что приглашенные, деликатно выражаясь, на митинг жители столицы вряд ли могли оценить по достоинству ее жесты и выражение лица — меж трибуной и первыми рядами толпы пролегло немаленькое расстояние, широченное пустое пространство, посреди которого торчали лишь кучки и цепочки народогвардейцев с автоматами наизготовку. Швырнуть оттуда какую-нибудь взрывчатую дрянь положительно невозможно — ни одна граната не долетит до трибуны, рядом с которой возвышалось нечто, укутанное белым покрывалом. Остаются еще возможные снайперы — но Мазур не сомневался, что все окна и крыши прилегавших к площади домов бдительно контролируются орлами генерала Асади.
Швырнуть оттуда какую-нибудь взрывчатую дрянь положительно невозможно — ни одна граната не долетит до трибуны, рядом с которой возвышалось нечто, укутанное белым покрывалом. Остаются еще возможные снайперы — но Мазур не сомневался, что все окна и крыши прилегавших к площади домов бдительно контролируются орлами генерала Асади.
Закончив очередной пассаж, Лейла резко развернулась вполоборота — и тут же, получив какой-то не замеченный Мазуром сигнал, солдат в черном берете перерезал веревку огромными сверкающими ножницами. Белое покрывало, сминаясь, заскользило вниз, и взорам народонаселения революционной столицы предстал великий основоположник Карл Маркс — под три метра ростом, исполненный в бронзе, в рост, он прочно стоял на постаменте, в старомодном пальто, с классической, идеально расчесанной бородой, с лицом значительным и спокойным, как и полагалось основоположнику.
Какое-то время над площадью стояла тишина, потом динамики взорвались бравурной музыкой. Мазур слышал ее столько раз, что давно научился распознавать: «Марш революции», новый государственный гимн. Лаврик подтолкнул его под локоть, и задумавшийся Мазур торопливо вскинул руку к берету. Он был в здешней форме, в черном берете народогвардейца, так что честь следовало отдавать на здешний манер. Как будто кого-то могла сбить с толку его славянская физиономия… Но ничего не поделаешь, приходится соблюдать условности.
Через площадь двинулась бронетехника. Зрелище было сюрреалистическое, поскольку в одних батальонах были перемешаны советские «Т-62» и британские «Чифтены», отечественные бронетранспортеры и «Саладины». Последний раз подобная картина наблюдалась не позднее сорок пятого года… а впрочем, Мазур видывал сочетания и повеселее: ну, скажем, африканского гвардейца в советской полевой гимнастерке образца сорок шестого года со знаками различия тамошней молодой республики, с классическим «шмайсером» на груди и в фуражке португальского фасона.
За танками мимо бронзового основоположника потянулась пехота — стопроцентно британским парадным шагом, характерно виртуозя руками, и офицеры по въевшейся привычке зажимали стеки под мышками. Рев моторов умолк, слышался только размеренный топот высоких ботинок. Политбюро стояла на трибуне с сосредоточенными и важными лицами, держа ладони у беретов.
Лаврик, нагнувшись к его уху, прошептал:
— Отойдем, поговорим…
Мазур, опустив руку и пожав плечами, отошел за ним следом к стоявшим за трибуной машинам — и заметил с некоторым удивлением, что за ними двинулся Вундеркинд. Распахнув перед Мазуром дверцу, Лаврик пропустил его в «уазик», плюхнулся рядом на заднее сиденье. На переднем тут же разместился Вундеркинд, обернулся к ним с обычным своим бесстрастным видом.
— Такое дело… — сказал Лаврик проникновенно. — Родина на тебя миссию возлагает. Очередную. Как на своего верного защитника.
Мазур усмехнулся:
— Ну, вообще-то я — не защитник Родины. Я — ее центральный нападающий…
— Вот именно, я и говорю, — терпеливо сказал Лаврик. — Короче, миссию на тебя Родина возлагает.
— Твоими устами?
— Ага. У тебя есть возражения?
— Ну что ты, — сказал Мазур. — Мы — люди дисциплинированные… Мне только чуточку непонятно, почему не Бульдог или Номер Первый меня наставляет.
— Потому что миссия, признаться, не вполне официальная, — сказал Вундеркинд. — Мы вам, Кирилл Степаныч, всего-навсего дружески рекомендуем. Более того, душевно просим. Честное слово. Вы бы нас чрезвычайно обязали. Глядишь, и мы вам пригодимся когда-нибудь.