Значит, завтра в девять…
А на самом деле в одиннадцать…
Я доскажу… Нет… Нет… Спасибо…
Я работаю тоже хорошо…
Вы увидите: стены рушатся — мои обои стоят.
* * *
— Игорь Семёнович, плюс один — это тепло или холодно?
— Видишь ли, Михаил… Ты сейчас где?
— В Одессе.
— Это там плюс один?
— Да.
— Это холодно. А в Москве — это тепло!
— Спасибо!
— Не за что.
Наш старичок
У нас во дворе есть старичок, который может плавать в воздухе.
Но невысоко от поверхности двора.
На уровне колен.
Он вытягивается, как солдат, падает лицом вниз и двигает себя только ногами.
Он плавает низко, на уровне собак, и мешает.
Вначале его били, теперь просто отталкивают.
Собаки чуть не утянули его под лестницу.
Но он привык.
Хуже, что он куда-то исчезает и появляется в каком-то свитере с сигаретами.
— Что же вы там не останетесь? — спросил я.
— Машины мыть? Здесь интереснее. Здесь столько неиспользованных возможностей, прямо целая страна.
— А вино не можете?
— Вы не поверите, но мне больше нравится наше. И бутылки тянут вниз. Вы думаете, я в противоречии с физикой? Нет… Я чуть легче воздуха… Старость, и дома кровь пьют… Я тяжести не могу. Пачку сигарет, галстук… Никакой сумки — это уже след по земле… Так, понемножку, пока перевезёшь. Но слушайте, без груза я никому не интересен… Всюду одинаково. Без груза со мной никто разговаривать не хочет… Один просто ногой меня забил в ворота. Чтоб не раздражал. Я лечу и думаю — ну какой груз! Ну, ещё похудею. Одно кольцо… Здесь сесть в тюрьму, там сесть в тюрьму… Что вам привезти, пачку «Пэл Мэл»?
— Я не курю.
— Девушке подарите.
— Тогда «Пэл Мэл», пожалуйста, и коробку спичек.
— Ну… до 12-го, если не собьют.
И он полетел.
Правый карман, конечно, здорово тянул вниз.
— Вы пока идите пешком, — сказал я, обгоняя.
— Нет, нет… Скоро меня подхватит тёплый поток из канализации. Километров пятнадцать — за счёт города. Потом своим ходом поплыву.
Блох Эмиль Владимирович
(наш администратор)
— Какая упоительная женщина!
Какая у неё божественная грудь!
Я наслаждаюсь!
Хоть мне шестьдесят.
Я любуюсь грудью в этом вырезе.
Изящная, нежная, изумительная грудь… Точка.
Какая бархатистая кожа. Точка.
Сулит наслаждение… О!
Я закончил филологический.
Теперь работаю администратором у Карцева и Ильченко.
Люблю молодёжь.
Кстати, вы неправильно говорите, Роман, не «плысть», а «плыть».
А там должна быть чёрточка.
Он, чёрточка, мой враг.
Через дефис.
Я, чёрточка, его враг.
Я, запятая, Блох Эмиль Владимирович, запятая, окончил одесский университет, запятая, он дал мне ту интеллигентность через два «л», запятая, которая вас так раздражает.
А ваша знакомая, запятая, Михаил, запятая, упоительная женщина, запятая, вызывающая то особенное, два «н», томление, запятая, которое покрыло туманом Ваши с большой буквы глаза.
Да… многоточие… Так вот.
Этим вечером, запятая, сулящим наслаждение, какой-то ваш знакомый подходит ко мне и просит отпустить два билета.
Я ему говорю, двоеточие, тире.
Ничего у меня нет.
Вы просите дефицитные вещи, через «е», то есть д-е-фицитные.
То есть те, которые временно через два «н» — отсутствуют.
Мкртчян через все согласные, как в нашем обществе.
«Т» — глухая согласная.
«Ч» — шипящая.
У нас в обществе или глухие, или шипящие.
Длинношеее — сколько гласных?
Три — рекорд…
И он, наш администратор Эмиль Владимирович Блох, во время холеры вылетел с нами в Ростов.
Нам для спектакля понадобились халаты.
В Ростове ему не выписывали счёт.
— О! Как можно?! Чудесная, неповторимая женщина в горисполкоме! Я плачу деньги, запятая, наличные. Вам только нужно выписать счёт. Она не хочет. О-о! Она не выпишет. О-о! Ну, как же так можно, запятая, дитя моё, запятая, моя божественная. Не просто, а через два «н». Божественная. Моя прелесть не выписывает мне счёт.
Ему выписали…
Мы играли.
Но настали другие времена.
Он эмигрировал и пропал.
Как нам его не хватает.
Он один знал, где два «н».
Мой порт
Одесский порт.
Я пришёл в порт, когда ему было 162, а мне 22.
Котов.
Калин.
Бендиченко.
Гринберг.
Пупенко.
Двоеглазов.
Я пришёл в порт, когда ему было 162, а мне 22.
Котов.
Калин.
Бендиченко.
Гринберг.
Пупенко.
Двоеглазов.
Иду снизу вверх.
Двоеглазов.
Пупенко.
Бендиченко.
Калин.
Котов.
А рядом Олег Чаленко, Володя Бибаев.
А совсем рядом Рита Дагис, Паша Бискис.
Я работал с 1956 по 1964-й.
Стройконтора.
Механизация 2-го района.
Апельсины.
Машиносчётная станция.
Хлопок, каучук.
Пожары.
Студебеккеры.
Хенкин.
Ночи.
Уголь.
Письмо Карцева от Райкина.
Уход.
Отъезд.
Я пришёл в Одесский порт, когда ему было 162.
Господи!
С чего я только ни начинал!
Я много раз начинал жизнь сначала.
Но первая моя встреча с жизнью произошла в Одесском порту.
Компрессор «Лерой», осень 1956 года.
Я механик ремстройконторы.
Бригада бетонщиков ушла на обед с одной просьбой — завести компрессор.
Я заводил весь обед.
Я пересосал его так, что выскочил откуда-то крановщик, сунул факел в карбюратор — такого мы не проходили — и завёл эту сволочь.
Но начальник стройконторы Россис пошёл ещё дальше.
Он предложил завести компрессор с буксира, хотя тот на тележке.
А первые апельсины в порту.
Я никогда не видел апельсинов.
И вдруг пошёл аромат.
Лежу ночью на скамейке, отдыхаю.
Вокруг пахнет апельсинами и трудовым накалом, вдруг истеричный звонок.
Звонок в четыре утра всегда истеричный.
— Где механик по большому?
Это я.
Виктор Ильченко был механиком по маленькому.
— Где по большому?! Мать…
— Я.
— Ты… Мать твою…
— Я… Мать твою…
— Сорок первый кран вырубило. Поворота нет. Если ты сейчас же… Мать… То мы… Мать…
— Еду… Мать…
Завожу бензовоз.
Как я не боялся — полный бензином.
Но ночью только на нём.