Чем дольше я всматривался в этот странный мир, тем больше он нравился мне. Ничего не происходило на его территории. Это было место покоя и сна — владения смерти. Я был бы счастлив служить клерком в этом магазинчике, но только до тех пор, пока его дверь не открыл бы первый посетитель.
Я отвернулся и пошел дальше своей дорогой. Достигнув проспекта, я ступил на проезжую часть — под моими ногами оказалась решетка канализационного люка. Она смахивала на огромный черный рот, ведущий в самое чрево земли. Я достал из кармана медаль и бросил ее в смердящую пасть. Моя награда исчезла в темноте.
Я вернулся на тротуар и прямиком направился домой. Родители были заняты уборкой. Была суббота, и значит мне надлежало подстригать газон и поливать цветы.
Я переоделся в рабочую одежду и вышел во двор. Отец наблюдал за мной из-под своих черных и суровых бровей. Я открыл двери гаража и осторожно выкатил газонокосилку задним ходом. Лопасти машины не вращались, но были отточены и ждали своего часа.
42
— Тебе нужно брать пример с Эйба Мартенсона, — говорила мне мать.
42
— Тебе нужно брать пример с Эйба Мартенсона, — говорила мне мать. — Он круглый отличник. Ну, почему ты не можешь получить ни одной отличной отметки?
— Генри умер, приклеив свою задницу к стулу, — подпевал отец. — Иногда мне даже не верится, что это мой сын.
— Ты не хочешь быть счастливым, Генри? — приставала мать. — Ты никогда не улыбаешься. Улыбайся, живи радостно!
— Прекрати жалеть себя, — подхватывал отец. — Будь мужчиной!
— Улыбайся, Генри!
— Кем ты собираешься стать? Как будешь добиваться этого? Тебя ничего не увлекает, ты ни к чему не стремишься!
— Почему бы тебе ни сходить к Эйбу? Поговорить с ним, поучиться у него, — твердила мать.
Я постучался в дверь Мартенсонов. Открыла мать Эйба.
— Эйб занят, он занимается.
— Я знаю, миссис Мартенсон, но мне буквально на минутку.
— Ну, хорошо. Его дверь направо по коридору.
Я вошел. Эйб сидел за столом. Перед ним лежала открытая книга, она покоилась на двух других. Я узнал книгу по расцветке обложки — Гражданское право. Ебаный ты в рот. Гражданское право в воскресенье!
Эйб повернулся и посмотрел на меня, затем сплюнул на ладонь, растер и снова уткнулся в книгу.
— Привет, — сказал он, пялясь в страницу.
— Зуб даю, что ты раз по десять читаешь одну и ту же страницу, заморыш.
— Я должен запомнить все наизусть.
— Это же мусор.
— Все равно экзамены-то надо сдавать.
— Слушай, а ты когда-нибудь думал о ебле?
— Чего? — и он снова сплюнул на ладонь.
— Я говорю, ты когда-нибудь заглядывал девчонке под платье? Знаешь, что у них там есть? Хотел попробовать всунуть ей между ног?
— Это не так важно.
— Для них это первостепенно.
— Я должен учиться.
— Ладно, мы собираемся врезать по бейсболу. Несколько парней из школы.
— В воскресенье?
— А что тут удивительного? Люди черт знает чем занимаются по выходным.
— Нет, но в бейсбол?
— Профессионалы играют по воскресеньям.
— Ну, им же платят.
— А тебе платят за то, что ты перечитываешь одну и ту же страницу миллион раз? Давай пошли, глотнешь немного свежего воздуха, может, и башка проветрится.
— Ладно, но только ненадолго.
Он встал, и мы вышли из комнаты. Мы уже подходили к двери, когда его мать остановила нас.
— Эйб, ты куда?
— Я выйду ненадолго.
— Хорошо, но только не задерживайся. Тебе надо заниматься.
— Я знаю…
— Генри, проследи, чтобы он не заигрался.
— Я позабочусь о нем, миссис Мартенсон.
Играли Плешивый, Джимми Хэтчер, еще ребята из нашей школы и несколько соседских парней. С каждой стороны было только по семь игроков, и в обороне у обеих команд оставались дыры. Но мне это нравилось. Я играл в центре и поспевал контролировать почти все внешнее поле. Я быстро передвигался и хорошо ловил мяч. Мне также нравилось играть и во внутреннем поле и перехватывать короткие мячи, но больше я любил вытягивать мячи-свечки, которые шли выше моей головы, как это делал Джаггер Статц из «Лос-Анджелесских Ангелов». Сам он выбил за игру только 280 очков, а мячи, которые он вытянул у другой команды, принесли ему 500.
Каждое воскресенье дюжина, а может и больше девчонок из нашего квартала собирались посмотреть на игру. Я игнорировал их присутствие. Они дико орали, когда игра обострялась или происходило что-либо интригующее.
Мы играли жестким мячом, и поэтому у каждого была перчатка-ловушка, даже у Мартенсона. Кстати, у него она была лучшая — почти новая.
Я выбежал в центр, и игра началась. Эйб стоял у нас на второй базе. Я захватил свой первый мяч в ловушку и заорал на Мартенсона:
— Эй, Эйб, ты все яйца чешешь? Не умирай заранее, а то в рай не попадешь!
Я слышал, как девчонки рассмеялись.
Первый парень подавал плохо. Я тоже подавал не лучше, но зато я ловчее всех орудовал битой. Я мог махнуть так, что мяч вылетал с поля на улицу. У меня была очень низкая стойка, и когда я стоял с битой на пятачке, то смахивал на взведенную пружину.
Каждое мгновение нашей игры было для меня по-особому волнующим. То время, когда я подстригал газон вместо того, чтобы бить но мячу, те ранние школьные дни закончились. Я расцветал. Во мне было что-то особенное, я знал это и чувствовал себя превосходно.