И снова Поп хохотал, согнувшись пополам.
— Ой, я не могу!.. Ой, нет! НЕТ! ОХ… ЧЕРТ… УМОРА… БОГ ТЫ МОЙ!..
Наконец он успокоился.
— Уф, черт, — заговорил он потише, — чуть не уссался…
— Может, киношку посмотрим, Поп?
— Ой… Ну, ладно, давайте.
Кто-то из ребят закрыл дверь, и Поп опустил грязный экран. Потом он запустил кинопроектор. Фильм был паршивый, но это было лучше, чем ковыряться в ржавом металлоломе. Бензин впрыскивался вместе с воздухом в цилиндр, свеча выдавала искру, происходило возгорание, и взрыв толкал поршень вниз, а шатун вращал коленчатый вал. Клапана то открывались, то закрывались. Поршень продолжал бегать вверх-вниз и раскручивать вал. Ничего интересного на экране и собачий холод в мастерской, но можно было вжаться в спинку кресла и думать обо всем, что пожелаешь. И никаких кровоточащих суставов, разбитых о дурацкое железо.
Мы так и не разобрали и не собрали вновь наши двигатели, и я не могу сосчитать, сколько раз мы посмотрели этот фильм. Анекдоты Уайтчапла не иссякали, и мы смеялись, смеялись над ними, запрокинув головы, даже если они и не были смешными, но громче всех ржал Поп Фансуорс, согнувшись пополам и обхватив свое пузо:
— Ой, я не могу! Бог ты мой! Ой, нет, нет, нет! Отличный парень, мы все полюбили его.
24
Наша учительница английского языка и литературы, мисс Гридис, была неподражаема. Блондинка с чуть-чуть длинным остреньким носом. Ее нос был не очень хорош, но этот маленький недостаток терялся на фоне массы достоинств. Она носила облегающие платья с глубоким декольте, черные туфли на высоком каблуке и шелковые чулки. Она была, как прекрасная змея с восхитительными ногами. За свой стол мисс Гридис садилась только для того, чтобы провести перекличку, потом она неизменно вставала и водружалась на стол. Она сидела, закинув ногу на ногу, и ее юбка, будто ненароком, задиралась. Мы не могли налюбоваться на эти колени, бедра. Ничего подобного мы не видели. Лили Фишман не в счет, она все же женщина-девочка, а мисс Гридис — женщина в полном соку. И мы каждый день на протяжении всего урока не отрывали от нее глаз. Не было в нашем классе парня, которого не охватывала бы тоска, когда раздавался звонок, возвещавший о конце урока английского языка. Мы часто обсуждали ее поведение.
— Вы думаете, она хочет, чтобы ее выебали?
— Нет, я думаю, она просто дразнит нас. Она знает, что сводит всех с ума своей жопой, и это все, что ей надо. Больше она ничего не хочет.
— Я знаю, где она живет.
Как-нибудь я подвалю к ней.
— Побереги яйца!
— Что! Да я отъебу ее во все щели! Она только и ждет этого!
— Один парень из восьмого класса говорил, что ходил к ней один раз.
— Да?! И что случилось?
— Она открыла дверь в одной ночнушке, ее сиськи были практически наружу. Парень сказал, что забыл, что им задано на дом. Она предложила ему войти.
— Лапшу вешает.
— Да нет. Ничего не произошло. Она налила ему чаю, сказала, что задано, и он ушел.
— Если бы на его месте был я, то знал бы, что нужно делать!
— Да? И что бы ты сделал?
— Сначала я бы вдул ей в задницу, потом опробовал ее мохнатку, затем сунул между титек, а под конец заставил бы ее отсосать.
— Ой, не смеши нас, фантазер! Да ты хоть раз тянул кого-нибудь?
— Засунь свой язык в жопу! Я даже не могу сосчитать, сколько я бросил палок!
— Ну, расскажи, как это было?
— Да паршиво.
— Что, не мог кончить?
— Да я всю ее обкончал! Я думал, что никогда не остановлюсь!
— Обкончал все свои ладони, правильно?
— Ха-ха-ха!
— Хо-хо-хо!
— Ну-ка, покажи ладони! Хе-хе-хе!
— Да пошли вы к черту!
— Я думаю, что никто из нас еще не ебался, — сказал один парень.
Повисло молчание.
— Неправда. Я ебался, когда мне было еще семь лет, — вдруг прозвучало заявление.
— Это еще ничего. Вот я тянул свою первую девчонку, когда мне было четыре, — подхватил следующий.
— Эй, Рэд, ну ты загнул!
— Я затащил ее под дом и отымел, — не сдавался Рэд.
— И у тебя стоял?
— Конечно.
— А ты кончил?
— Я думаю — да. Что-то там выскочило.
— А я нассал ей в пизду.
— Ни фига себе!
— А как звали твою девчонку?
— Бетти Эрн.
— Черт! — воскликнул парень, который утверждал, что стал мужчиной в семь лет. — Мою тоже звали Бетти Эрн.
— Та еще шлюха, — ответил на это Рэд.
Однажды весенним пригожим днем мы сидели на уроке английского, и мисс Гридис восседала перед нами на своем столе. В этот день ее юбка задралась особенно высоко. Это было и убийственно, и прекрасно, и божественно, и развратно. Икры, бедра — мы были на грани восторга и сумасшествия. Непостижимо. Плешивый сидел напротив. Он дотянулся до меня и стал тыкать пальцем мне в ногу.
— Сегодня она бьет все рекорды, — шептал он. — Смотри! Смотри!
— О, черт, — отпихнул его я, — заткнись. — Вдруг она заметит и одернет юбку!
Плешивый убрал руку. Я ждал, затаив дыхание. Но юбка мисс Гридис осталась на прежней высоте. Мы не спугнули ее. Поистине этот день останется в нашей памяти навсегда. У всех парней в классе был стояк, а мисс Гридис продолжала разглагольствовать. Я уверен, что никто из нас не слышал ни единого слова, не улавливал ни единой мысли. Девчонки тоже перебрасывались между собой красноречивыми взглядами, как бы говоря друг другу: «Эта сука зашла слишком далеко. И она готова пойти еще дальше!» Но это было не так. Мисс Гридис уже дала нам нечто большее, чем если бы она показала нам свою пизду. Это ее ноги. Солнечный свет заливал эти ноги, играя и плескаясь на теплой поверхности шелка. Юбка задралась так высоко, что мы, затаив дыхание, молились в ожидании, что вот-вот завеса таинства приоткроется. Умопомрачающая грань — словно бы конец света сменялся его возрождением, и затем снова все рушилось, реальность и нереальность перемешались, солнечный блеск, бедра и шелк — идеально гладкий, излучающий тепло и неотвязно манящий.
Вся классная комната наполнилась неизъяснимым трепетом, от чего в голове происходила резкая и частая смена помутнений с озарениями. А мисс Гридис сидела на столе, как будто ничего не происходит, и продолжала свой рассказ. И становилось еще лучше и еще страшнее оттого, что мисс Гридис притворялась, будто ничего не происходит. На мгновение я опустил взгляд и увидел поверхность моего стола, как под увеличительным стеклом — рисунок структуры дерева походил на водяную воронку. Я быстро поднял взгляд и снова впился в ноги, проклиная себя за то, что потерял это мгновение и, возможно, пропустил главное.
И тут послышался звук: «Хлюп… хлюп… хлюп… хлюп…»