Позволь! — прервал Юниор на этом месте свое рассуждение. — А чьи же это звезды? Ты что — забыл, как они выглядят? Это ведь и есть наши! Или я теперь настолько уже принадлежу этому пространству, что и видеть начал по-другому? Или…
Что «или», он не успел додумать. Потому что слабо зазвенело в ушах, и Юниор ощутил вдруг знакомое чувство раздвоения, когда кроме того, что думал он сам, в мозгу стало возникать и что-то другое, внесенное извне и чаще всего выражающееся в словах, иногда — в ощущениях, несущих, однако, новую информацию. Именно так проявляется действие параполя перед тем, как вы вступаете в диалог. Ноги Юниора задрожали, и он сел на песок, а затем и лег на спину, предельно расслабляясь и испытывая одновременно внутреннее напряжение.
— Ну наконец! — воспринял он слова отца.
— Ну наконец! — воспринял он слова отца. — Соблаговолил. Может быть, объяснишь, что это значит? Месяц мы фиксируем тебя в нашем пространстве, но ты не вылазишь из-под купола, а пробить его на такой дистанции мы не в состоянии. Что с тобой? В чем дело?
— Понятия не имел, что я в нашем пространстве, — ответил Юниор. — Садился я на вынужденную в том. Это очень хорошо, что мы можем поговорить.
— Надеюсь, — сказал отец. — Мне это тоже доставляет некоторое удовольствие. Но если ты расскажешь, в чем дело, я буду еще более удовлетворен. Можем мы тебе помочь?
— Ты можешь.
— Приятно слышать. Каким образом?
— Представь, что у тебя заболело растение…
— Какое?
— А черт его знает. Я же не ботаник. Просто растение. Стебелек и два листка…
— Исчерпывающе. А что с ним?
Юниор объяснил. Отец сказал:
— Тебя бы на такую диету — у тебя не только листки пожелтели бы, но и корень. Свет, вода — прекрасно, но ведь в этом стерильном песке ему есть нечего! Хорошо еще, что он столько продержался. Ему нужны удобрения. Знаю, что у тебя их нет. Ничего. Вы с Умником сделаете. Слушай меня…
Восприятие было слабым, но отчетливым. Юниор прослушал краткую лекцию по химии. Поблагодарил. Отец сказал:
— Вижу, твое мировоззрение несколько изменилось.
— Да, — ответил Юниор кратко.
— Рад. Теперь у меня просьба к тебе. Только не удивляйся. В трюме, где смонтирован Комбинатор Георга… Тебе придется войти туда… там, в одной из кабин «Анакола»…
— Там ничего нет, папа, — прервал его Юниор. — И никого. Зоя лежит в реаниматоре. Не потому чтобы еще была надежда. Просто я не нашел более… более удобного для нее места.
— Как это случилось?
— Нет, папа. Ты мне скажи: как это случилось? Чтобы нормальная, живая женщина, прекрасная женщина (последних слов он вовсе не хотел говорить — они вырвались сами)… помимо своей воли оказалась усыпленной на борту корабля, причем я тоже не знал об этом совершенно ничего… Мы что, вернулись в средние века, в какие-то пятнадцатые — двадцатые?
— Ответить просто, хотя и трудно, — услышал он Сениора. — Георг… Легко определить, где кончается посредственность и начинается безумие. Но кто возьмется точно провести границу между гениальной и сумасшедшей идеей? Сколько раз одна принималась за другую… А суть вот в чем: Георг слишком много работал над проблемой комбинирования человека, когда все прочее было уже готово. Он делал раз, третий, двадцатый — получались физически точные копии, но человека не возникало. Наверное, не все кончается даже на атомном уровне… Ему же казалось, что все вот-вот получится, нужно только хотя бы несколько недель абсолютного покоя для работы, чтобы ухватить ускользающее звено. Но этого покоя у него не было. Ему мешали. Ты догадываешься кто.
— Зоя.
— Даже не столько она, сколько мысли о ней, боязнь за нее, за их отношения, за будущее…
— Она говорила.
— Он не мог сделать того, что сделал бы на его месте другой: отправить ее на месяц-два развлекаться в хорошей компании в Океанию или еще куда-нибудь.
Мысли о ней, ревность не дали бы ему провести спокойно даже несколько часов, где уж — недель.
— И он осмелился…
— Если бы он предполагал!
— Я так и подумал, — медленно сказал Юниор, и его слова, преобразованные мозгом в импульсы параполя, мгновенно преодолели неизмеримые пространства, чтобы четко прозвучать в сознании Сениора. — Это было лучшее для него в любом случае. Даже если бы Зоя осталась в живых. Она…
— Я понимаю, — услышал он. — Наверное, никто из вас не виноват. Не она, во всяком случае.
— Я не оправдываюсь. Но если бы я хоть знал, что его опыты с людьми неудачны…
— Этого никто не знал. Георг ведь был уверен, что окажется на месте испытания раньше тебя: его должны были, вместе с комиссией, везти прямым рейсом, тебе же предстояли испытания монтажа при сопространственных переходах. Он думал встретить жену там и, пользуясь таким несколько экстравагантным способом ее прибытия, признаться в поражении, сведя все к шутке: это, мол, пока единственный способ, какой он смог найти, чтобы в его системе возник человек. Он, как ты помнишь, честолюбив и самолюбив.
— Хорошо. Закончим об этом.
— Когда ты собираешься домой?
— Не знаю. Вот подрастет мой стебелек…
— Теперь ты понял?
— Прости меня за глупости, какие я говорил тебе раньше… и какие не говорил, но думал.
— Отпускается тебе. Что же, согласен — можешь не торопиться, Дальнюю я извещу. Если только нет никаких надежд относительно Зои.