— Где ж еще быть поганому? У себя в новом граде, в Сарае, замкнулся, гноит новые замыслы-перемыслы, как погубити Русскую землю, вырезать-избити всех честных хрестьян, а церквы отдать на поругание!
И Вавила врезал кулаком по столу так, что подпрыгнули чаши и блюда, а тушка полуобглоданного поросенка скатилась на деревянный пол горницы.
— Батый? Сарай? Он что, свинья, чтобы жить в сарае? — буркнул Эллер. — Он это… все-таки хан.
— Ты не про тот сарай, уважаемый Эллер Торович. Сарай-Бату — столица Золотой Орды, — словоохотливо пояснил Женя Афанасьев. — Находится примерно в Астраханской области… то есть в будущей Астраханской области, — поправился он. — Интересно, а мы в каких краях? Гм… Это Рязанское княжество, воевода?
— Да, то славная Рязанская земля, — сказал Вавила, запуская пальцы в бороду. — Княжество Муромо-Рязанское. Видно, издалека вы, чужеземцы. Хотя посмотрю на вас, и не вижу, что вы дорожные люди. Ноги не сбиты, телом крепки. Видно, конный путь держали?
— Конный, — поспешил согласиться Женя. — Значит, Рязанское княжество. А река, стало быть, Ока?
— Ока, чужестранец.
«Интересно, — подумал Женя, — если во все предыдущие Перемещения нас забрасывало точно к нужному человеку, то сейчас, похоже, примета дала сбой. Батыя тут не видать. Да и не было его на Руси в 1242-1243 годах, если верить летописям. В сорок втором он возвращался из Венгрии по степям Причерноморья. А в Венгрии ему крепко по шапке дали. Так, что же получается? От границы Рязанского княжества до Астрахани… то есть до Сарай-Бату — полторы тысячи километров, если не больше. Через лесостепи и степи, через Дон, вниз по Волге… это, я вам скажу, братцы, — огромный путь. Месяц, а то и больше. Тем более с общественным транспортом тут у них туго. Перемещение? А хватит ли у Эллера и Поджо сил на новое Перемещение? Неясно. Правда, жрут они от души, силы восстанавливают капитально. И примкнувший к ним козел Тангриснир…» — Женя выглянул в окно горницы и увидел, как громадный козел под любопытствующими взглядами дружинников и гридней жрет обломок бревна, затрачивая на это ровно столько усилий, сколько обычный козел употребил бы на пережевывание пучка травы.
— Велики страсти Батыевы, — меж тем продолжал воевода.
— А я тут поставлен, чтобы хранить предел земли Русской и предупредить, когда поганые снова прибегут на Русь. Знамо ли вам, гости, что я не простой воевода? Что поставлен я здесь самим князем Всеславом Юрьевичем, ибо убоялся меня сам Батыище со рати его!..
«Понятно, — рассуждал Женя, — вот и потянуло на похвальбы вреводу-батюшку! Медов испил, пора поврать, натуру молодецкую выхлестнуть!»
— Когда пришел Батый в Рязанскую землю, был я в полку славного боярина Евпатия, Коловратом кликали его, — пустился точить лясы воевода Вавила Оленец. — Были мы в Чернигове с князем Ингварем Ингваревичем. Узнали, что прибежал Батый с ордами в Рязанскую землю и двинули на него с полком в тысячу семьсот копий. Приехали мы в землю Рязанскую и увидели ее опустевшую и поруганную: города разорены, церкви пожжены, а великое число большого и малого люда избито. Тысячи, тысячи!.. И воскричал боярин Евпатий в горести души своей, распаляяся в сердце своем. И погнались всей дружиною вослед безбожного царя Батыища, и едва нагнали его в земле Суздальской, и внезапно напали на станы Батыевы. И начали сечь без милости, и смешалися все полки татарские. Один рязанец бился с тысячей, а два — с десятью тысячами. А когда притомилась рука моя, попал я во полон посеченный, душа в теле едва колышется. Изнемогал я от великих ран, и было нас, полонян, пятеро. Хан Батый сидел на коне, золотом богато изукрашенный дивно, в панцире, что зовется на языке поганых «хуус хуяг», в руцех же держал меч именем «мэсэ», весь в золоте и смарагдах. Вокруг поганого царя стояли турхагуты — воины дневной стражи, и кэшиктэны, Батыевы дружинники. И висели проклятые черные стяги Батыевы — оронго.
— Ну вот, — пробормотал Женя. — Началось! Какой образованный воевода попался.
— Шел смрад от поганого Батыища, а татарва пахла серой, воинство сатанинское! — входя в раж, вдохновенно живописал Вавила. Было видно, что он рассказывал эту историю не в первый и не во второй раз, все время украшая ее новыми и новыми подробностями. Количество и правдоподобность оных зависели, конечно, от количества выпитого. — И рек царь Батый: «Какой вы веры, и какой земли, и зачем мне много зла творите?» Я предстал пред поганым и держал такой ответ: «Веры мы христианской, от великого князя Юрия Ингваревича Рязанского, а от полка мы Евпатия Коловрата. Посланы мы тебя, могучего царя, почествовать!» Подивился он моему ответу и выдал нам тело могучего Евпатия, тысячью ран уязвленное…
— Гри-и-и-инька! — натужно орал кто-то снаружи.
— Слышу, ча. Ча орешь-та?
— Гри-и-инька, иди в горницу, там воевода медами балуется, сказы сказывает, сейчас, кубыть, тебя потребует пред очи, чтоб ты про Змеищу-Горынчищу красно врать сел!
— А ча? И сяду.
— Экий ты побрехун, Гришаха!
— Нам язык Господом не для молчания даден, ча, — резонно возражал враль и краснобай Григорий.