— Меня не трясет, — сказал Афанасьев и клацнул зубами о край бокала с коньяком. — У меня… у меня, дядя Толя, наверное, жар. Простудился… на речке, ага. Я вам позвоню, да. Ну, я пойду, дядя Толя. У меня еще дел много. Сами понимаете, спешный отъезд… В общем, я пошел.
Афанасьев проглотил коньяк, выскочил из кабинета, не дожидаясь, пока цепкий профессор опомнится от этой сумбурной речи.
Уже на пороге Женя пролаял слова прощания и провалился в сырое жерло подъезда…
3
— Ну что, Вася, как дела?
— Н-ничего. Кормят тут здорово, и вообще. На процедуры водят. Ленка ко мне ходит. Она хорошая.
Сказав это, Вася Васягин улыбнулся. Открытая эта улыбка свидетельствовала о том, что пострадавший за Цезаря боец идет на поправку и снова рвется в сражение. Подобное желание было выражено вслух после того, как Афанасьев, пришедший в санаторий к другу, рассказал о продаже браслета.
— Э-э, здорово, — произнес Васягин. — Не хило ты разжился в этом Египте. А я вот в Риме все прощелкал. Не то чтобы нажил, а и свое отдал.
— Что отдал? — спросил Женя.
— Часы «Полет» двум нечесаным обезьянам-галлам. Они там подрабатывают частным извозом, — пояснил Васягин. — Я бы этих уродов так штрафанул, у-у-у! А что, правда, этот Пелисье Коляна нашел?
— Да выходит, что правда. Только трехтысячелетняя мумия Коляна вряд ли нам заменит его прежнего. Я там поговорил с нашими божками, обещали помочь. Галлена пустилась в занудство насчет каких-то провалов во времени, что Колян мог провалиться из одной эпохи в другую. А одноглазый красавец Вотан Борыч снова принялся басить. Голосина-то у него — Паваротти отдыхает!
— Нет, конечно, Коляна надо вызволять, — рассуждал сержант Васягин. — Всякие там мумии и прочие копчености нам — никак. Я вот отдохну, силенок наберусь, ну и подключусь. Они у меня попляшут! — непонятно кому погрозил Васягин. — Я Брута разоблачил, я Кассия задержал, я сенатора Каску поймал за руку! Да еще в живот пнул… Про Цезаря не говорю. Так что…
— Ты уж больно расхвастался, Васька, — сказала подошедшая сбоку осанистая особа женского пола. Это была сожительница Васягина, Лена Кислятина. Последнее было не прозвищем, а фамилией, так как почтенный родитель Лены звался Ив. Ив. Кислятин. — Женька, вы бы меньше пили, а? Вот ты, я смотрю, подзаработал, приоделся. А мой-то только чушь несет про какого-то Брюта… Шампанское такое, да? Каска какая-то еще…
— Не какая-то, а какой-то, дура необразованная! — рявкнул Васягин, который и сам вовсе не являлся светочем учености. — То есть не «какой-то», а — сенатор Публий Сервилий Каска, которого я обезоружил при попытке преднамеренного убийства Цезаря!
Лена ничуть не обиделась. Несмотря на свою фамилию, она была очень добродушной и понимающей женщиной. Она выразительно покрутила пальцем у виска и проговорила:
— Тут уже на него поглядывали косо. Он за ужином с Петькой из одиннадцатого номера выпил и как пошел, как пошел! У Петьки глаза были квадратные, что твои кубики! Что Васька травил, что травил! Про чертей, про сенаторов, про…
Женя махнул рукой и, пожелав сержанту Васягину всего наилучшего, попрощавшись с улыбчивой Леной, отправился восвояси.
Глава четырнадцатая
ПЕЛИСЬЕ ВЛИВАЕТСЯ В ДЕЛО
1
Россия — Франция — Египет, июнь 2004 года
Самолет, следующий рейсом из Москвы, приземлился в аэропорту Шарль де Голль в половине второго пополудни. Женя Афанасьев, с походным чемоданчиком, в легком сером костюме и солнцезащитных очках, сбежал по трапу. Тут же сказались отдельные пробелы в знании географии. Женя подумал, что он уже в Париже, однако оказалось, что он всего лишь в городке Руаси, и до Парижа еще тридцать километров.
Лечебница, в которой содержался многострадальный Жан-Люк Пелисье, находилась в пятнадцатом, юго-западном, округе Парижа, носящем звучное название Вожирар-Гренель.
Лечебница, в которой содержался многострадальный Жан-Люк Пелисье, находилась в пятнадцатом, юго-западном, округе Парижа, носящем звучное название Вожирар-Гренель. Когда Женя спросил у прохожего, где он может найти такую-то больницу, француз воззрился на него с откровенным удивлением. Афанасьев списал это на свое отвратительное произношение, однако выяснилось, что дело вовсе не в этом. Просто округ Вожирар-Гренель изобиловал больницами, лечебницами и прочими медицинскими учреждениями до такой степени, что всем обитателям округа только и оставалось, что болеть, болеть и болеть. Парижанин попытался втолковать все это бестолковому приезжему, однако толку от его советов вышло немного. Так что, прежде чем Афанасьев нашел искомую лечебницу, он обшарил весь округ. Поглазел на небоскребы комплекса «Фронт Сены», на статую Свободы, торчащую посреди Сены на островке! Да-да, именно статую Свободы! Только уменьшенную копию, конечно. Женя прогулялся по бульвару Периферик, глазея по сторонам, и наконец обнаружил то, что искал.
Лечебница, в которой содержался пылкий египтолог русского происхождения, находилась в глубине геометрически разбитого зеленого парка. Клейко пахло молодыми листьями, аромат их мешался с запахами, поднимавшимися от разогретого асфальта. Впрочем, у входа в регистратуру, обсаженного липами и кленами, было тенисто и прохладно. По скверику мирно прогуливались люди в одинаковых аккуратных пижамах. Другие сидели на лавочках, выкрашенных в приятный для глаза салатовый цвет.