Родители навестили меня всего дважды за десять лет. Увидев мою берлогу, мать бросила:
— Только не рассказывай, что хочешь провести так всю оставшуюся жизнь.
Она рассуждала о недвижимости, о полезной жилой площади, а я повторяла за ней, но слова приобретали для меня иной смысл.
Той осенью я завязала с героином. И потому, что достать дозу становилось все труднее, и в силу разных других причин. Я снова начала пить и курить, но ведь то же самое делали все вокруг. Потом купила книгу доктора Герман. Ее переиздали в мягкой обложке. Я рассудила, что надо бы иметь свидетельство того, что мое имя хоть раз, да упоминали в печати.
Герман выбрала одно предложение из моей статьи, чтобы использовать его в начале главы под названием «Разобщение». Предложение, в том виде, в каком оно было опубликовано в книге, таково: «Когда меня изнасиловали, я лишилась девственности и чуть не лишилась жизни. Я также рассталась с некоторыми заблуждениями насчет того, как устроен мир и насколько он безопасен». Оно было напечатано на пятьдесят первой странице монографии в триста страниц. В книжном магазине, перед тем как приобрести книгу, я перечитала это предложение и свою фамилию. До меня дошло, только когда я возвращалась домой на метро: в книге под названием «Травма и восстановление» меня процитировали в первой половине. Я решила не просто сохранить эту книгу на память, но прочитать ее целиком.
Для них характерен не обычный «базовый» уровень бдительности, а ослабленное внимание. Вместе с тем они отличаются повышенным уровнем возбудимости: их организм постоянно находится в предчувствии опасности. У них также отмечается повышенная тревожность и обостренная реакция на неожиданные раздражители… Пациенты с посттравматическим стрессовым расстройством труднее засыпают, более чувствительны к шуму и в течение ночи просыпаются чаще, чем здоровые люди. Таким образом, события, послужившие причиной травмы, перестраивают нервную систему человека.
С подобных абзацев начиналось наиболее захватывающее чтиво, которое мне когда-либо попадалось: я читала о самой себе. Я читала также и о ветеранах войны. К несчастью, мой мозг снова оказался перегружен. Я неделю провела в главном читальном зале нью-йоркской Публичной библиотеки, создавая сюжет романа, в котором посттравматический синдром использовался бы в качестве великого уравнителя и собирал вместе женщин и мужчин, которые страдают одним и тем же расстройством. Но потом, уже прочитав добрую половину имевшихся материалов, я потеряла желание подвергать все это литературной обработке.
Там была подборка воспоминаний о Вьетнаме, которые я снова и снова перечитывала и сохранила на будущее. Каким-то образом чтение этих историй заново пробудило мои чувства. Одна из них — история героя войны — произвела на меня особое впечатление. Этот человек участвовал в кровопролитных боях, у него на глазах гибли его друзья. Он перенес это стоически. Прямо как Боб.
Ветеран с почестями вернулся домой, устроился на работу. А через пару лет сорвался. Что-то в нем надломилось. Он пошел вразнос. А потом стал по крупицам собирать в себе мужчину. Его исповедь прерывалась как раз на этапе нового становления. Он выжил и старался не сдаваться. Не принадлежа ни к одному вероисповеданию, я все же помолилась и за того ветерана, и за Боба.
Книгу Герман я прочла до конца. Волшебного исцеления не произошло, но начало было положено. Еще я посещала хорошего психотерапевта. На самом-то деле во время своих сеансов она давным-давно использовала термин «посттравматический стресс», но я только отмахивалась, посчитав это психологической заумью.
На самом-то деле во время своих сеансов она давным-давно использовала термин «посттравматический стресс», но я только отмахивалась, посчитав это психологической заумью. Вот уж действительно, я всегда шла окольными путями: написала статью в газету, ее процитировали, я купила книгу и узнала себя в историях пациентов. У меня было посттравматическое стрессовое расстройство, но чтобы в это поверить, мне потребовалось дойти до всего своим умом.
Когда я жила на Сто шестой улице, мой бойфренд, бармен, работал допоздна, и я коротала вечера в одиночестве. Подолгу смотрела телевизор. Дом был старый, многоквартирный, в неблагополучном районе. Только такое жилье и можно было себе позволить в Нью-Йорке на зарплату рядового преподавателя. На окнах были решетки; едва ли не каждая ночь прошивалась строчкой выстрелов. Самой модной пушкой во всей округе тогда считался «Тех-9».
Однажды вечером я включила тостер и одновременно кофеварку. В квартире вылетели пробки. Электрощит находился в подвале. Чтобы туда попасть, мне пришлось бы выйти из дому и спуститься по темной лестнице. Я позвонила своему другу на работу. Он разговаривал со мной резко. К нему в бар только что ввалилась огромная толпа народу.
— От меня-то ты чего хочешь? Возьми фонарик да пойди вверни пробки — или сиди в темноте. Решай сама.
Мне стало стыдно за эту дурацкую беспомощность. И, чтобы вдохновить себя на подвиг, я воспользовалась «внутренним диалогом», которому обучилась на сеансах психотерапии. Было около одиннадцати вечера. Я сказала себе: это гораздо лучше, чем два часа ночи. Мягко выражаясь, внутренний диалог не имел успеха.