— Попрошу без повторных вопросов, — сказал Мастин.
— Можете быть свободны, — обратился ко мне судья Горман, и я встала.
Ноги подкашивались, а юбка, чулки и комбинация намокли от пота. Пристав-мужчина уже ждал, выйдя на середину зала.
Он вывел меня в коридор.
Мэрфи, сидевший поодаль, заметил нас первым и помог отцу собрать книги. Пристав посмотрел на меня.
— Тридцать лет я на этой работе, — сказал он. — Лучше вас свидетеля в деле по изнасилованию не встречал.
Этот миг запомнился мне на долгие годы.
Пристав вернулся в зал.
эрфи стал меня поторапливать.
— Нам нужно убираться от двери, — сказал он. — Вот-вот объявят перерыв на обед.
— Как ты, ничего? — спросил папа.
— Прекрасно, — сказала я, не узнавая в нем отца.
Это был просто один из присутствующих, такой же, как и все остальные. Меня трясло, я не могла идти. Мы втроем — Мэрфи, отец и я — вернулись все к той же скамье.
Мне что-то говорили. Слов не помню. Все кончилось.
Из зала выплыла Гейл и направилась к нам. Повернувшись к моему отцу, она сказала:
— Ваша дочь — отличный свидетель, Бад.
— Спасибо, — ответил отец.
— Я ничего держалась, Гейл? — спросила я. — Ужасно волновалась. Он здорово подличал.
— Это его работа, — сказала Гейл. — Но ты выдержала. Я следила за судьей.
— И какой у него был вид? — спросила я.
— У судьи? Изможденный, — ответила она с улыбкой. — Да и Билли по-настоящему выдохся. Дорого бы я дала, чтобы быть на его месте. У нас сейчас перерыв до двух, а потом очередь врача. Еще одна беременная дама!
Прямо эстафетный бег, подумала я. Мой этап оказался тяжелым и длительным, но предстоят и другие: новые вопросы и ответы, новые важные свидетели и еще много часов рабочего дня Гейл.
— Если я что-нибудь узнаю, передам через нашего детектива, — сказала она, повернувшись ко мне, а потом протянула руку отцу. — Рада была знакомству, Бад. Вы можете гордиться дочерью.
Вы можете гордиться дочерью.
— Надеюсь, в следующий раз мы с вами встретимся в более приятной обстановке, — сказал он.
До него только теперь дошло, что мы уходим.
Гейл обняла меня. Я никогда раньше не обнималась с беременной женщиной, и мне показалось неловким, чуть ли не манерным, это соприкосновение на уровне плечевого пояса.
— Ты невероятная молодчина, детка, — тихо сказала она.
Мэрфи опять доставил нас в отель «Сиракузы», где мы упаковали вещи. Кажется, я даже поспала. Отец позвонил маме. Совершенно не помню тот промежуток времени. До этого я была как натянутая пружина, а теперь расслабилась. Пока мы в ожидании Мэрфи, который должен был заехать за нами под вечер, аккуратно расправляли и складывали одежду, я вспомнила, что процесс по моему делу еще продолжается. Мы с отцом сидели на краешках одинаковых кроватей. Нашим общим невыразимым желанием было поскорее убраться из города Сиракьюс. Помочь в этом мог только самолет, и нам не терпелось его дождаться.
Мэрфи приехал заблаговременно. Он привез нам известие.
— Гейл сама хотела сообщить вам об этом, но не смогла вырваться, — сказал он.
Мы с отцом уже стояли на ковре в вестибюле, а рядом был наготове наш багаж: красные чемоданы фирмы «Америкэн туристер».
— Его «закрыли»! — радостно выпалил Мэрфи. — Виновен по шести пунктам. Определен под стражу!
У меня потемнело в глазах, ноги стали ватными.
— Хвала Господу, — сказал отец.
Он произнес это тихо, словно в благодарность за услышанные молитвы.
В машине Мэрфи говорил без умолку. Его просто распирало от радости. Я сидела на заднем сиденье, отец — впереди, рядом с Мэрфи. Ладони у меня стали холодными и липкими. Хорошо помню, как они неподвижно, бесполезно лежали по обе стороны от меня на сиденье.
В аэропорту я отошла от отца и Мэрфи, сидевших в буфете, и позвонила маме по таксофону. Мэрфи тем временем заказал для отца какой-то напиток.
Торопливо набрав домашний номер, я ждала ответа.
— Алло, — отозвалась мама.
— Мам, это Элис. У меня есть новости.
Я отвернулась к стене и прикрыла трубку обеими ладонями.
— Мы победили, мамочка, — сказала я. — По всем шести пунктам, кроме оружия. Он определен под стражу.
Я смутно представляла, что значит «определен под стражу», но именно так и выразилась.
Маминому восторгу не было границ. Она носилась по нашему дому в Паоли и кричала вновь и вновь, не в силах сдерживаться: «Она победила! Победила! Она сделала это!»
Я сделала это.
Мэрфи и отец вышли из бара. Скоро должна была начаться посадка на наш рейс. Я выяснила, что такое «определен под стражу». Это означало, что Мэдисона не выпустят на период между оглашением обвинительного заключения и вынесением приговора. На него надели наручники прямо в зале суда, как только было зачитано обвинение. Мэрфи сиял.
— Эх, жаль, я не видел его морду!
Для Джона Мэрфи это был долгий, но счастливый день, и, как поведал мне в самолете отец, он крепко выпил. У кого бы повернулся язык его упрекнуть? Он ликовал и предвкушал свидание со своей Элис.
А мной овладела полная опустошенность. Прошло немало времени, прежде чем я поняла: меня тоже в каком-то смысле определили под стражу. На длительный срок.
Второго июня я получила письмо от Отдела условного осуждения и надзора округа Онондага. Мне сообщили, что «в настоящее время проводятся следственные действия, необходимые для вынесения приговора лицу, признанному виновным по статьям «изнасилование первой степени», «изнасилование в извращенной форме первой степени», а также по ряду смежных статей.
Обвинения по указанным статьям, — говорилось далее, — были предъявлены в результате судебного разбирательства инцидента, в котором Вы являлись потерпевшей». Письмо заканчивалось вопросом: есть ли у меня пожелания относительно приговора?
Мой ответ не заставил себя долго ждать. Я рекомендовала наказание по всей строгости закона и процитировала слова Мэдисона, назвавшего меня «грязной сукой». Мне было известно, что в тот год, согласно опросам общественного мнения, Сиракьюс был признан седьмым в стране среди самых благоприятных для проживания городов, поэтому я написала, что присутствие на городских улицах таких лиц, как Мэдисон, вряд ли укрепит высокую репутацию города. Чтобы быть услышанной, мне, как я понимала, следовало нажимать на то, что вынесение сурового приговора будет благим делом. Тогда получится, что служители закона действуют как бы не в моих интересах, а в интересах своих избирателей, которые, собственно, и платят им жалованье. Все мои способности пошли в ход.