Мэри-Бет, серая мышка, которую я совершенно не помнила, послушно приблизилась к нам.
— Смотри: Элис! Она в прошлом году жила в «Марионе».
Мэри-Бет вылупила глаза.
Почему я не двинулась с места? Почему не ушла вперед по коридору? Сама не знаю. Видимо, растерялась. Постигала доселе незнакомый птичий язык. «Смотри: Элис!» переводилось как «девчонка, про которую я тебе говорила, ну, та самая, изнасилованная». Это мне подсказал немигающий взгляд Мэри-Бет. А следующая фраза развеяла последние сомнения.
— Вот это да! — выдохнула мышка. — Сью мне про тебя рассказывала.
Тут мне на помощь пришла Мэри-Элис, которая, выйдя из своей комнаты, сразу заметила меня. Из-за яркой внешности многие считали ее заносчивой — только за то, что она ни перед кем не прогибалась. К счастью, внимание переключилось на нее. Я по-прежнему относилась к ней с обожанием, а теперь, можно сказать, вознесла на пьедестал: бесстрашная, оптимистичная, чистая — мне теперь не суждено было стать такой же.
Она сразу отвела меня в комнату, где жила вместе с Три. Там собралась вся наша компания, за исключением Нэнси. Три попыталась меня расшевелить, но не могла отделаться от воспоминаний той ночи, когда увидела меня в душе после изнасилования. Мне стало не по себе. Вдобавок ко всему меня просто достала Диана, которая во всем подражала Мэри-Элис: сыпала ее любимыми выражениями, предлагала какие-то нелепые авантюры — это отдавало фальшью. Она приветствовала меня вроде бы по-дружески, но как-то слишком рьяно, а сама не спускала глаз с нашего общего кумира, ловя каждое словечко. Линда стояла в стороне, у окна. Раньше она мне нравилась. Крепко сбитая, смуглая, с коротко стриженными черными кудряшками.
В ней я видела свой собственный образ, слегка искаженный чрезмерным прилежанием: держится особняком, но вызывает симпатию благодаря некоторым качествам, выделяющим ее из общего ряда. Она, конечно, отличалась успехами в спорте, а я — разве что своими странностями и редкими проблесками остроумия.
Очевидно, Линда испытывала вину за свое малодушие и потому долго избегала встречаться со мной взглядом. Уж не помню, кто именно задал этот вопрос и в какой связи, но кто-то поинтересовался, зачем я вернулась.
Вопрос прозвучал агрессивно. В нем сквозил намек на нечто предосудительное, ненормальное. Мэри-Элис тоже уловила эти нотки и не оставила их без внимания. Ее ответ был коротким и точным: «Имеет, черт возьми, полное право». После этого мы с ней вышли в коридор. Я прикинула, сколь много выиграла от дружбы с Мэри-Элис, а потери подсчитывать не стала. Вернулась к учебе — думай о занятиях.
Первые впечатления бывают незабываемыми; это относится к моей первой встрече с Тэсс Гэллагер. Я посещала два ее курса: поэтический семинар и лекции по теории стиха. Лекции читались два раза в неделю и начинались в 8.30 утра, что многих отпугивало.
Она вошла в аудиторию и остановилась у доски. Я сидела в заднем ряду. Стороны оценивающе присматривались друг к другу. Преподавательница не относилась к племени динозавров. Это радовало. У нее были длинные каштановые волосы, зачесанные назад и прихваченные у висков двумя гребнями. Человеческий штрих. Но самыми необычными ее приметами были круто изогнутые брови, а также губы, очертаниями похожие на лук Купидона.
Все это бросилось мне в глаза, пока она стояла у доски и ждала, чтобы опоздавшие расселись по местам, а молнии рюкзаков перестали наконец стрекотать. Я достала карандаши, приготовила блокнот.
И тут она запела.
Это была ирландская баллада без музыкального сопровождения. Гэллагер пела чувственно и вместе с тем трепетно. Она смело брала высокие ноты; мы были поражены. В песне звучало счастье, смешанное со скорбью.
Баллада закончилась. Все онемели. Насколько мне помнится, никто не произнес ни звука, не задал ни одного глупого вопроса типа «Туда ли я попал?» Я ощутила ликование — впервые с той минуты, когда вернулись в Сиракьюс. Меня окружала атмосфера неизведанного; баллада укрепила мою решимость начать все сначала.
— Итак, — заговорила преподавательница, — если я способна петь балладу «а капелла» в восемь тридцать утра, то вы способны приходить на лекции вовремя. Кто сомневается в своих возможностях, пусть выберет для себя другой курс.
Йес! — молча воскликнула я. — Йес!
Она рассказала нам о себе. О своих поэтических сборниках, коротком замужестве и любви к Ирландии, об участии в антивоенном движении, о тернистом пути в поэзию. Моему восторгу не было границ.
Мы получили домашнее задание из антологии издательства «Нортон». Преподавательница вышла из аудитории.
— Фигня полная, — бросил парень, одетый в футболку модной фирмы «L. L. Bean», своей подруге, одетой в футболку с логотипом «DFS». — Отсюда валить надо — у этой дамочки мозги набекрень.
Я собрала книги, положив сверху список рекомендованной литературы. Помимо обязательной для второкурсников нортоновской антологии Гэллагер продиктовала названия одиннадцати сборников поэзии, имевшихся в университетском книжном магазине. В приподнятом настроении от встречи с настоящим поэтом я решила скоротать время перед первым семинаром Вульфа и присела с чашкой чая под сенью университетской часовни, а потом прошлась по кампусу. День был солнечный, я перебирала в памяти подробности лекции Гэллагер и с нетерпением предвкушала семинар Вульфа. Меня зачаровало название одной из книг в нашем списке: «Под белой лампой», автор — Майкл Бэркард. Обдумывая это заглавие и на ходу читая антологию, я налетела на Эла Триподи.
Обдумывая это заглавие и на ходу читая антологию, я налетела на Эла Триподи.
Эл Триподи не входил в число моих знакомых. При этом (такая ситуация становилась все более привычной) Эл Триподи меня узнал.