Нас потому тянуло к «Френдли», что больше некуда было податься. Когда Мерв принимал у себя в студии Капоте или Карра, мы бежали по домам. Следили также за выступлениями Либераче.[5] Однажды он влетел в зал по проволочной растяжке и проплыл в развевающемся плаще над роялем и канделябрами. Мой папа очень высоко его ценил, а Сид из нашей компании — наоборот. «Выпендривается как последний идиот, растрачивает свой талант», — говорил Сид, когда мы покуривали возле «Френдли», привалившись к мусорным контейнерам. Сид собирался бросить школу и переехать в Атлантик-Сити. Там у него жил знакомый парикмахер, который на протяжении всего лета кормил его обещаниями. Рэнди после некоего «инцидента в парке» был отправлен в военное училище. Нам запретили с ним общаться. Майк влюбился в какого-то футболиста и был жестоко избит.
— Когда вырасту, буду жить в Нью-Йорке, — повторяла я.
Мама только приветствовала эту идею. Она рассказала мне про обеденный клуб «Круглый стол», основанный в отеле «Алгонкин», и про его именитых завсегдатаев.[6] У нее были радужные представления о Нью-Йорке. Ее охватывало радостное волнение при одной мысли, что я попаду в число его жителей.
Когда мне исполнялось пятнадцать, мама решила, что лучшим подарком для меня будет поездка в Нью-Йорк. Думаю, настраиваясь на эту поездку, она убеждала себя, что мои восторги спасут ее от очередного приступа.
В скором поезде, увозившем нас из Филадельфии, она занервничала. «Заглючила», как нарочно. По мере приближения к Нью-Йорку ей становилось все хуже. Это путешествие было моей заветной мечтой, но теперь, видя, как она раскачивается взад-вперед в своем кресле и трясущимися руками одновременно растирает правый висок и ложбинку между грудями, я решила, что лучше все-таки нам вернуться домой.
— Выберемся в другой раз, мама, — сказала я. — Ничего страшного.
Она заспорила:
— Но мы уже почти приехали. Ты так этого ждала. — И после паузы: — Надо сделать попытку.
Она боролась с собой. Старалась держаться. Лучше бы нам было сразу сесть в обратный поезд. Не иначе как мы одновременно подумали об одном и том же. Мама была просто никакая. Даже не могла распрямить спину. По ее замыслу, мы должны были пройтись пешком до музея «Метрополитен», расположенного на пересечении Восемьдесят второй улицы и Пятой авеню, чтобы по пути поглазеть на витрины магазинов и увидеть Центральный парк. У нее все было расписано за несколько недель до поездки. Она рассказывала, что отель «Алгонкин» находится на Сорок четвертой, и обещала показать отели «Ритц» и «Плаза», где, по ее убеждению, останавливалась Мерман, мой кумир. Намеревалась взять конный экипаж и покатать меня по Центральному парку, чтобы я посмотрела фешенебельный многоквартирный дом «Дакота».
И еще шикарный магазин одежды Бергдорф, и Лексингтон-авеню. Бродвейские театры, где шли мюзиклы с участием Мерман. Мама хотела постоять перед статуей генерала Шермана и, как подобает истинной южанке, молча помолиться. Пруд с утками, карусель, старички судомоделисты. Все это вписывалось в мамин подарок.
Но идти она не могла. На Седьмой авеню мы подошли к стоянке такси и дождались своей очереди. Сидеть прямо матери тоже оказалось не под силу. Опасаясь приступа рвоты, она опустила голову и раздвинула колени. И в такой позе проговорила: «Везу дочь в «Мет»».
— Что с вами, леди? — спросил таксист.
— Ничего, — отрезала мама и велела мне смотреть в окно.
— Это Нью-Йорк, — повторяла она, уставившись на заплеванный пол автомобиля.
Всю дорогу я ревела. Больше ничего не помню. Пыталась делать, как она говорила. Но здания и люди сливались в сплошное пятно.
— Не выдержу, Элис, — заговорила мама. — И рада бы, но не выдержу.
С нескрываемым облегчением таксист остановился возле музея. Но моя мать не двинулась с места.
— Мама, давай развернемся и поедем обратно, — попросила я.
— Будем выходить или дальше поедем? — спросил водитель. — Что решили?
Мы выгрузились из такси. Перешли на другую сторону. Перед нами открывалась помпезная парадная лестница «Метрополитена». Я крутила головой, стараясь ничего не упустить. Меня так и тянуло взбежать по этой лестнице и смешаться с толпой улыбчивых туристов, щелкающих фотокамерами. Вместо этого я еле-еле одолела каких-то два десятка ступеней, таща за собой согнувшуюся в три погибели мать.
— Давай присядем, — взмолилась она. — Я не смогу зайти в здание.
Мы были почти у цели.
— Мама, — сказала я, — раз уж добрались, надо зайти.
— Ступай одна, — выдавила мама.
Хрупкая провинциалка в выходном платье, мама сидела прямо на раскаленных солнцем бетонных ступенях, массируя грудь и борясь с дурнотой.
— Без тебя не пойду, — заупрямилась я.
Открыв сумочку, она извлекла из портмоне двадцатку и сунула мне.
— Сбегай в сувенирный магазин. Купи себе что-нибудь на память.
Я оставила ее на лестнице. Даже не оглянулась на жалкую, скрюченную фигурку. В сувенирном магазине у меня разбежались глаза, но с двадцатью баксами там нечего было делать. Немного погодя мой взгляд упал на альбом под названием «Дада и живопись сюрреализма» — всего за восемь девяносто пять. Расплатившись, я побежала назад. Вокруг мамы уже собралась толпа. Дело принимало нешуточный оборот.