И голос Кристины, дрожащий и полный слез, ответил:
«Как вы можете говорить это мне? Ведь я пою только для вас!» Услышав эти слова, Рауль вынужден был прислониться к двери. Его сердце, которое, казалось, исчезло навсегда, вернулось к нему вновь и колотилось так громко, что слышно было во всем коридоре. Если его сердце так стучит, его же могут услышать, мелькнула мысль, дверь отворится, и его постыдно пошлют прочь. Боже, что за положение: он, де Шаньи, подслушивает у двери! Рауль положил обе руки на сердце, чтобы успокоить его. Но сердце — не собачья пасть, и даже если вы держите собаку обеими руками с закрытой пастью, чтобы заставить ее прекратить невыносимый лай, вы все равно слышите, как она рычит.
Мужской голос заговорил опять:
— Вы, должно быть, устали.
— О да! Сегодня я отдала вам душу, и я мертва.
— Ваша душа прекрасна, дитя мое, — произнес мужчина, — и я благодарю вас. Ни один император не получал такого подарка. Даже ангелы плакали сегодня.
Больше Рауль ничего не слышал. Опасаясь, что его увидят, он вернулся к темному дверному проему и решил ждать там, пока мужчина не покинет комнату. Только что он познал любовь и ненависть. И все это в один вечер. Он знал, кого любит, теперь оставалось узнать, кого он ненавидит.
К его удивлению, дверь открылась, и Кристина, одетая в меха, с лицом, скрытым под кружевной вуалью, вышла одна. Рауль заметил, что она закрыла дверь, но не заперла ее. Он, даже не проводив ее взглядом, не отрываясь, смотрел на дверь. Она не открывалась. Когда Кристина скрылась в конце коридора, Рауль пересек его, открыл дверь комнаты и вошел внутрь. Он оказался в полной темноте. Газовый свет был выключен.
— Есть здесь кто-нибудь? — спросил он вибрирующим голосом. «Почему он скрывается?» — подумал юноша.
Он стоял спиной к закрытой двери. Темнота и тишина. Он слышал только звук собственного дыхания. Рауль даже не сознавал, насколько неосторожным было его поведение.
— Вы не уйдете отсюда, пока я не выпущу вас, — резко сказал он. — Отвечайте, вы, если вы не трус! Но я разоблачу вас!
Рауль зажег спичку. Пламя на секунду осветило комнату. Никого! Заперев дверь, он зажег газовый свет, открыл стенные шкафы, поискал, заглянул в ванную, ощупал стены влажными руками.
Пусто!
— Я теряю разум? — громко произнес он. Минут десять юноша стоял, прислушиваясь к шипению газа, в полной тишине опустевшей комнаты; хотя он был влюблен, ему даже не пришло в голову взять ленту на память о любимой женщине. Он вышел совершенно потерянный, не понимая, что делает и куда идет.
Лишь почувствовав холодный воздух на лице, Рауль увидел, что находится на нижней площадке узкой лестницы. За ним двигалась группа рабочих, которые несли некое подобие носилок, покрытых белой материей.
— Скажите, пожалуйста, где здесь выход? — спросил он.
— Прямо перед вами, — ответил один из рабочих. — Вы видите, дверь открыта. Но разрешите сначала нам пройти.
Рауль показал на носилки и спросил без особого интереса:
— Что это?
— Жозеф Бюке. Его нашли повешенным в третьем подвале между задником и декорациями из «Короля Лахора».
Рауль отступил в сторону, пропуская рабочих вперед, затем поклонился и вышел.
Глава 3. В которой Дебьенн и Полиньи по секрету раскрыли Арману Мушармену и Фирмену Ришару, новым директорам, действительную причину их ухода из Оперы
Между тем прощальная церемония началась. Как я уже говорил, это великолепное торжество было устроено Дебьенном и Полиньи по случаю их ухода из Оперы. Употребляя банальное выражение, они хотели уйти в блеске славы. Все, кто хоть что-то значил в парижском обществе и искусстве, помогли импресарио организовать эту идеальную программу.
Все собрались в комнате отдыха танцовщиц. Ла Сорелли ждала Мушармена и Ришара с бокалом шампанского в руке и приготовленной речью. Танцовщицы кордебалета собрались вокруг нее, негромко обсуждая события дня. Возле столиков с едой, поставленных между картинами Буланже «Танец воина» и «Танец крестьян», уже образовалась гудящая толпа.
Некоторые балерины успели переодеться, но большинство все еще оставались в легких газовых одеждах. Все девушки сохраняли серьезный вид, который они считали подобающим случаю, — все, кроме маленькой Жамме, казалось, уже забывшей о привидении и смерти Жозефа Бюке. Она болтала, пританцовывая и подшучивая над своими друзьями, что, собственно, неудивительно, когда тебе пятнадцать лет. Раздраженная Ла Сорелли строго призвала ее к порядку, едва Дебьенн и Полиньи появились в комнате.
Оба уходящих директора казались веселыми. В провинции это показалось бы неестественным, но в столице считалось проявлением хорошего вкуса. Никто не мог бы слыть настоящим парижанином, не научившись надевать маску веселья на свои печали и маску уныния, скуки и безразличия на свои внутренние радости. Если вы знаете, что у одного из ваших друзей горе, не пытайтесь утешать его: он скажет, что дела уже поправляются. Если же его посетила удача, не поздравляйте его: он только удивится тому, что кто-то вспомнил об этом. Парижане всегда чувствуют себя, как на маскараде, и двое столь утонченных мужчин, как Дебьенн и Полиньи, конечно же не могли позволить себе демонстрировать перед обществом свое подлинное настроение.