— Дым!
Ральф пополз по чащобе к лесу, прижимаясь к земле, чтоб его не душил дым. Вот и открытое место, уже видно зелень опушки. Совсем маленький дикарь стоял между ним и лесом, размалеванный красным и белым, с копьем в руках. Он кашлял и, ничего не видя в дыму, тер ладошкой глаза и размазывал краску. Ральф бросился на него, как кошка; зарычал, ударил копьем, дикарь согнулся надвое. В чаще снова орали, а страх уже гнал Ральфа через подлесок. Он добрался до лаза, пробежал по нему ярдов сто, бросился в сторону. Сзади, пересекая остров, опять пронеслось улюлюканье и трижды прокричал одинокий голос. Он понял — это сигнал, они надвигаются, и снова побежал так, что у него чуть не выпрыгнуло сердце. Он свалился под куст, лежал, стараясь немного отдышаться. Щупал языком зубы и губы и слушал крики погони.
Можно еще всякое сделать. Влезть на дерево, например, — но нет, это слишком рискованно. Обнаружат — и тогда им только выждать останется.
Ах, если б было время подумать!
Снова с того же расстояния прокричали два раза, и он разгадал их план. Тот, кто застрянет в зарослях, должен крикнуть два раза — сигнал всей цепи подождать, пока он не выберется. Чтобы так, сплошной цепью, прочесывать остров. Ральф вспомнил, как легко прорвал тогда цепь тот кабан. Значит, если они подойдут совсем близко, можно прорваться и убежать. Убежать… Но куда? Они повернут и снова его погонят. А потом… надо же еще когда-то есть, спать, и проснется он уже в их кольце. И его затравят.
Что делать, что делать? На дерево? Прорваться, как тот кабан? Нет, и то и другое — ужас.
Снова — одинокий крик, сердце у него оборвалось, он вскочил, бросился в сторону океана, по непроходимым джунглям, застрял и повис в лианах. На миг он замер, только дрожали икры. Ох, если б пощада, передышка, время подумать!
И снова, дерущее, неотвратимое, по острову понеслось улюлюканье. Он прянул, как конь, опять побежал, опять задохнулся. Опять плашмя бросился в папоротник. На дерево? Или прорваться? На миг он перевел дух, вытер рот, приказал себе успокоиться. Где-то в этой цепи идут же Эрикисэм, и они-то сами не рады. Хотя… Да и не обязательно он попадет на Эрикисэма, можно наткнуться на Вождя, на Роджера, а Роджер — сама смерть…
Ральф откинул с лица спутанные лохмы, стер с нераспухшего глаза пот. Сказал вслух:
— Думай.
Как тут поступить разумно?
Нет рядом Хрюши. Некому надоумить. И собрания нет — все б обсудили серьезно, — и нет защиты рога.
— Думай.
Больше всего он теперь боялся этого занавеса, который мог вдруг снова затрепыхаться в мозгу, заслонить ощущенье опасности, сделать из него несмышленыша.
Третий выход — запрятаться так, чтоб они не заметили и прошли.
Он поднял голову от земли, прислушался. К прежним звукам прибавился новый — низкое бормотанье, ворчанье, будто сам лес сердится на него — густой, темный гул, и по нему, царапаньем мела по грифелю, мерзко взвизгивало улюлюканье. Он узнал этот гул, он уже его слышал раньше, только не было времени вспомнить, где и когда.
Прорваться.
Влезть на дерево.
Спрятаться, и пусть пройдут.
Крик раздался вдруг совсем рядом, и он вскочил на ноги, побежал сквозь кусты терновника, ежевики. Вдруг вылетел на прогалину — опять на ту же, но саженная расколотая улыбка свиного черепа теперь не посылалась с вызовом просвету сини, а глумливо дразнила дымный навес. Ральф снова вбежал под деревья, и смысл темного гула открылся ему. Его выкуривают. Они подпалили остров.
Спрятаться лучше, чем лезть на дерево: если найдут, еще можно будет прорваться.
Значит — спрятаться.
Значит — спрятаться.
Интересно, согласилась бы с ним свинья? И Ральф скорчил деревьям гримасу. Значит — найти самые густые заросли, самую темную дыру на всем острове и туда залезть. Он теперь осматривался на бегу. По нему прыгали солнечные штрихи и кляксы, высвечивали на грязном теле блестящие полоски пота. Крики были уже далеко, еле слышны.
Наконец он выбрал подходящее место, да и некогда было раздумывать. Кусты и лианы соткали тут плотный ковер, не пропускавший солнца. Под ним оставалось пространство примерно с фут высотой, правда повсюду проткнутое торчащими ростками. Можно туда заползти, в самую глубь, на пять ярдов от края, запрятаться. Вряд ли какому-нибудь дикарю придет в голову ложиться на землю и тебя высматривать; да то ты будешь во тьме. Ну, а в случае чего, если он тебя даже увидит — можно броситься на него, прорвать их строй, сбить, сделать петлю и остаться сзади.
Волоча за собой копье, Ральф осторожно полез между торчащими ростками. Забрался в середину, залег и прислушался.
Пожар был большой. Барабанный бой, который, он думал, остался далеко позади, снова стал ближе. Вообще-то ведь огонь обгоняет бегущую лошадь? В пятидесяти ярдах от него землю забрызгали солнечные пятна. И вдруг у него на глазах каждое пятнышко подмигнуло. Это было так похоже на порханье злосчастного занавеса, что сперва он решил — показалось. Но вот они замигали все чаще, померкли и стерлись, и он увидел, что дым тяжко пролег между солнцем и островом.
Ну, пусть даже кто-то заглянет в кусты, даже различит человеческое тело, так, может, это будут Эрикисэм, и они притворятся, что ничего не заметили, они промолчат. Он лег на темно-шоколадную землю щекой, облизал сухие губы, закрыл глаза. Под чащобой легонько дрожала земля; а может, это был звук, тихий, неразличимый за темным гулом пламени и царапающими взвизгами улюлюканья.