Ральф, негодуя, старался вспомнить. С костром было связано что-то хорошее. Что-то потрясающе важное…
— Ральф вам уже сто раз говорил, — проворчал Хрюша. — Как же вы еще хочете, чтоб нас спасли?
— Именно! Если у нас не будет дыма…
И он сел перед ними на корточки в загустевших сумерках.
— Неужели вы не понимаете? Что толку мечтать о лодках, о радио?
Он вытянул руку, сжал кулак.
— У нас только один способ отсюда выбраться. Кто-то там пусть играет в охоту, пусть добывает мясо…
Он переводил взгляд с одного лица на другое. Но в минуту наивысшего подъема и убежденности вдруг этот занавес заколыхался у него в голове, и сразу он совершенно сбился. Он стоял на коленях, сжимал кулак, важно переводил взгляд с одного лица на другое… Наконец занавес снова взвился.
— Ах, ну да. А наше, значит, дело — дым. И чтоб побольше дыма…
— Но не получается же у нас! Смотри!
Костер догорал.
— По двое — следить за костром, — бормотал про себя Ральф. — Это выходит по двенадцати часов в сутки…
— Ральф, мы больше не можем таскать дрова…
— Темно же…
— Ночь же…
— Мы можем его зажигать каждое утро, — сказал Хрюша. — В темноте дым никто никогда не увидит.
Сэм убежденно затряс головой.
— Другое дело, когда костер был…
— Наверху.
Ральф встал, чувствуя странную беззащитность перед давящей тьмой.
— Ладно. Пусть ночью не горит.
Он пошел к первому шалашу, который еще стоял, хоть и шатался. Груды листьев лежали тут, сухие и шумные на ощупь. В соседнем шалаше малыш говорил со сна. Четверо старших залезли в шалаш и зарылись в листья. Близнецы легли рядышком, Ральф с Хрюшей — в другом углу. Листья долго шуршали, скрипели, пока они устраивались на ночлег.
— Хрюш.
— Ты как — ничего?
— Да ничего вроде.
Наконец — только изредка шорох и хруст — в шалаше стало тихо. За низким входом висела утыканная звездами чернота, и с полым гулом набегали на риф волны. Ральф, как всегда по ночам, стал играть в «вот если бы…» Вот если бы их отправили домой на реактивном, они бы уже к утру были на том большом аэродроме в Уилтшире. Потом поехали бы на машине. Нет, для полного счастья лучше на поезде. И прямо бы до Девона. И опять бы в тот дом. И дикие пони опять подходили б к забору и заглядывали бы в сад…
Ральф беспокойно завертелся под листьями. В Дартмуре вообще дико, вот и дикие пони. Дикость его больше не привлекала.
Мечты повернулись к обузданной прирученности города, где нет места дикарству. Что может быть безопасней автобусной станции, там колеса, там фонари… Уже Ральф танцевал вокруг фонаря, и автобус полз от стоянки — странный автобус…
— Ральф! Ральф!
— А? Что?
— Ты не надо так шуметь.
— Извини.
Тьму в дальнем углу прорезал ужасный стон, и их затрясло под листьями. Сэм и Эрик дрались, вцепившись друг в дружку.
— Сэм! Сэм!
— Эй! Эрик!
И снова все успокоилось.
Хрюша тихонько сказал:
— Нам пора мотать отсюдова.
— Ты про что это?
— Чтоб нас спасли.
Впервые за день и, несмотря на давящую тьму, Ральф прыснул.
— Нет, правда, — шептал Хрюша. — Если нас скоро не спасут, то все — мы свихнемся. -…и будем немного того. -…психи ненормальные! -…шизики!
Ральф сдунул с лица взмокшую прядку.
— А ты тете своей напиши.
Хрюша всерьез призадумался:
— Я не знаю, где она теперь. И у меня конверта нету. И марки. И здесь почтового ящика нету. И почтальона.
Ральф не ожидал от своей шутки такого успеха. Он давился смехом, он весь дергался, трясся.
Хрюша с достоинством укорял:
— Я ничего не сказал такого ужасно смешного.
Ральф хихикал, ему уже стало невмоготу. Он мучился и, сокрушенно, задыхаясь, лежал и ждал, когда на него опять нападет смех. Во время одной из таких пауз его подстерег сон.
— Ральф! Опять ты шумишь. Ты лучше тихо, а, Ральф, а то…
Ральф приподнялся и сел. Он был благодарен прервавшему его сон Хрюше, потому что автобус приблизился и стал уже виден ясней.
— Что — а то?
— Тш-ш. Слушай.
Ральф улегся, осторожно, под долгие вздохи листвы. Эрик простонал что-то и успокоился. Тьма, кроме глупой полоски звезд, была плотная, как войлок.
— Я ничего не слышу.
— Там снаружи шевелится что-то.
Ральфу сжало виски. Шум крови в ушах утопил все звуки, потом затих.
— Нет, ничего не слышу.
— А ты слушай. Ты подольше послушай.
Ясно, отчетливо и в двух шагах от шалаша хрустнул сучок. Снова кровь загремела в ушах у Ральфа, в мозгу замелькали смутные, смешанные образы. Их совокупность осаждала шалаш. Хрюшина голова ткнулась ему в плечо, рука стиснула его руку.
— Ральф! Ральф!
— Тихо ты. Слушай.
Ральф взмолился в отчаянье, чтобы зверь предпочел малышей. Страшный шепот шипел у входа:
— Хрюша… Хрюша…
— Пришел! — задохнулся Хрюша. — Он вправду есть!
Он глотал воздух и жался к Ральфу.
— Хрюша, выходи. Ты нужен мне, Хрюша.
Губы Ральфа были у самого Хрюшиного уха:
— Молчи.
— Хрюша, Хрюша, где ты, Хрюша?
Что-то прошуршало в тылу шалаша. Хрюша на мгновенье замер. И у него началась его астма. Он весь выгнулся, забил ногами по листьям. Ральф откатился от него.
Потом был страшный рев у входа. Плюхнулось, бухнулось живое что-то. Кто-то споткнулся об Ральфа, перелетел через него. В Хрюшином углу все смешалось — рев, хруст, мельканье рук, ног. Ральф наугад колотил кулаками во тьме; потом он и еще кто-то, человек, кажется, десять, катались, катались по листьям, били, кусались, царапались. Его трясли, рвали, кто-то сунул пальцы ему в рот, он укусил эти пальцы. Рука отдернулась и тут же, как поршень, ударил кулак, и шалаш затрясся, посыпались искры. Ральф отпрянул, попал на корчащееся тело, ему горячо дохнули в щеку. Он колотил, молотил кулаком по горячо дышавшему рту. Он распалялся, он колотил, бил, а лицо под кулаком уже сделалось скользкое. Потом между ног ему всунулась коленка, и он упал, он все забыл от боли, а через него уже валились сцепившиеся тела. Шалаш рухнул, бесповоротно завершая сраженье. Неизвестные заметались, темными тенями выскользнули из развалин и унеслись прочь, и тогда стал слышен вой малышей и свистящий хрип Хрюши.