— Вообще-то я с Джеком не согласен. Но кое-чего он верно сказал. Зверя в лесу нету. И не может быть. Чего бы он кушал?
— Свиней!
— Вот мы же едим свиней!
— Хрюшек он кушает!
— У меня рог, — возмутился Хрюша. — Ральф, скажи им, ну чего они, а Ральф? Эй вы, малыши, тихо! Я говорю, насчет страха это я не согласен с Джеком. В лесу вам бояться нечего. Да я тоже там был. Вы еще духов выдумаете и привидения разные. Что есть — то и есть, и всегда понятно, что к чему, а если чего не так, на все люди есть, чтоб разобраться.
Сразу, как будто выключили свет, зашло солнце. Хрюша снял очки и, мигая, посмотрел на малышей.
Потом он продолжал свои разъяснения:
— Когда у тебя болит, к примеру, живот, все равно, большой он там у тебя или маленький…
— Ну, у тебя-то большой!
— Ладно, вы кончайте смеяться, а тогда мы, может, продолжим собрание. И если малыши полезут обратно на кувыркалку, они сразу ведь свалятся. Так что лучше уж сразу садитесь на землю и слушайте. Ну вот. Для всего свои доктора есть, даже для мозгов. Неужели ж вы думаете, так и можно все время неизвестно чего бояться? В жизни, — сказал убежденно Хрюша, — в жизни — все научно, вот. Года через два, как кончится война, можно будет летать на Марс, туда и сюда. Я знаю — нету тут никакого зверя, ну, с когтями и вообще — но я и про страх тоже знаю, что нету его.
Хрюша помолчал.
— Если только…
Ральф вздрогнул:
— Если — что?
— Если только друг дружку не пугать.
Кругом раздались неприязненные смешки. Хрюша втянул голову в плечи и заключил скороговоркой:
— Ну давайте выслушаем малыша, который про зверя говорил, и, может, объясним ему, что все это глупость одна.
Малыши затараторили все разом, и один выступил вперед.
— Как тебя зовут?
— Фил.
Для малыша он держался уверенно, покачал рогом в точности, как Ральф, и так же точно, как Ральф, оглядел всех, призывая к вниманию.
Для малыша он держался уверенно, покачал рогом в точности, как Ральф, и так же точно, как Ральф, оглядел всех, призывая к вниманию.
— Вчера мне приснился сон, страшный сон, как будто бы я дерусь. Как будто я около шалаша, один, и я отбиваюсь от этих, от крученых, какие висят по деревьям.
Он умолк, и в нервном хихиканье малышей был призвук ужаса и сочувствия.
— Я испугался и проснулся. Проснулся и вижу — я один около шалаша, а этих черных и крученых уже нет.
Они затихли, воочию, с трепетом представив себе все это. Опять из-за рога запищал детский голосок:
— Я испугался и стал Ральфа звать и вдруг вижу: под деревьями идет что-то, большое и страшное.
Он смолк, обмирая от воспоминания, но не без гордости, что сумел напугать и других.
— Это у него был кошмар, — сказал Ральф, — он ходил во сне.
Собрание сдержанным гулом одобрило мудрость Ральфа.
Малыш упрямо затряс головой.
— Нет, когда те, крученые, со мной дрались, это я спал, а когда они пропали, я уже не спал, и я видел, как что-то большое и страшное идет под деревьями.
Ральф потянулся за рогом, малыш сел.
— Нет, ты спал. Никого там не было. Ну, кому охота ночью по лесу бродить? Кому? Выходил кто-нибудь ночью?
Все долго молчали, усмехаясь дикому предположению, что кто-то мог выходить в темноте. Но вот встал Саймон. Ральф глядел на него во все глаза.
— Ты? Тебе-то зачем в темноте по лесу шататься?
Саймон судорожно вцепился в рог.
— Я хотел… я хотел к одному месту пройти.
— Какому еще месту?
— Ну, есть одно место. В джунглях.
Он замялся.
Джек снял напряжение; только он умел говорить так презрительно, так насмешливо и твердо:
— Все ясно! Ему живот схватило.
Ральфу стало обидно и стыдно за Саймона, и, строго глядя ему в лицо, он отобрал у него рог.
— Ладно. Ты больше не надо. Понял? Ночью туда не ходи. И так глупости всякие болтают про зверя, а тут еще ты на глазах у малышей будешь красться, как какой-то…
В издевательских смешках остался призвук страха, и еще в них было осуждение. Саймон открыл рот, но рог был уже у Ральфа, и он сел на свое место.
Когда все угомонились, Ральф повернулся к Хрюше:
— Что у тебя, Хрюша?
— Да тут вон еще один. Этот.
Малыши вытолкали Персиваля на середину треугольника. Он стоял по колено в высокой траве, смотрел на свои увязнувшие в траве ноги и силился вообразить, что никто не видит его, что он в укрытии. Ральфу представилось, как точно так же стоял другой карапуз, и он поскорей отогнал эту картинку. Он старался больше ее не видеть, вытравил ее, загнал далеко, глубоко, и только от прямого напоминанья, как сейчас, и могла она выплыть. Малышей так и не созывали на перекличку, отчасти потому, что, по крайней мере, на один из вопросов, которые задавал тогда на горе Хрюша, Ральф знал ответ твердо. Были вокруг малыши светлые, темные, были веснушчатые, и все до единого грязные, но на всех лицах — и тут никуда уж не денешься — была кожа как кожа. Никто никогда больше не видел той багровой отметины. Но зачем только Хрюша тогда, замазывая свою вину, так орал и надсаживался? Без слов давая понять, что он все помнит, Ральф кивнул Хрюше:
— Ну ладно. Сам спрашивай.
Хрюша стал на колени, держа перед малышом рог.
— Хорошо. Как тебя звать?
Малыш отпрянул в свое укрытие. Хрюша растерянно повернулся к Ральфу, тот спросил жестко: