— Где человек с трубой?
Ральф догадался, что после солнца ему ничего не видно.
— Человека с трубой тут нет. Это всего лишь я.
Мальчик подошел к Ральфу вплотную, сверху глянул на него и скроил недовольную мину. Вид светловолосого мальчишки с кремовой раковиной на коленях его, кажется, не впечатлил.
Вид светловолосого мальчишки с кремовой раковиной на коленях его, кажется, не впечатлил. Он сразу отвернулся, взмахнув черными полами.
— Значит, и корабля нет?
Под взметнувшимся плащом он был тощий, высокий, костлявый, из-под черной шапочки выбились рыжие волосы. Лицо, все в веснушках и складках, было противное, но не глупое. И на этом лице горели голубые глаза, в них металась досада и вот-вот могла вспыхнуть злость.
— Значит, взрослых нет?
Ральф ответил, уже ему в спину:
— У нас собрание. Присоединяйтесь.
Мальчики в плащах начали ломать строй. Высокий на них прикрикнул:
— Хор! Стоять смирно!
Устало, покорно хористы снова втиснулись в строй и, покачиваясь, стояли на солнцепеке. Кое-кто все же отважился хныкать:
— Меридью… Ну, Меридью же, ну, можно мы…
А потом один хлопнулся ничком, и строй смешался. Упавшего взгромоздили на площадку и положили. Меридью посмотрел на него пристально и не утратил выдержки.
— Ладно. Садитесь. А этот — ну его, пускай лежит.
— Но как же, Меридью…
— Он вечно в обморок падает, — сказал Меридью. — И в Аддис-Абебе, и в Гибралтаре. И на утренях плюхался прямо на регента.
Последнее замечание вызвало смешки хористов, которые черными птицами на жердочках обсели поваленные стволы и не сводили глаз с Ральфа. У них Хрюша не стал спрашивать имена. Его устрашило ведомственное превосходство и уверенная начальственность в голосе Меридью. Он притаился за Ральфом и занялся своими очками.
Меридью снова повернулся к Ральфу.
— Значит, здесь нет ни единого взрослого?
— Ну да.
Меридью тоже сел и всех обвел глазами.
— Итак, самим надо выпутываться.
Хрюша из-за плеча у Ральфа позволил себе вставить:
— Поэтому Ральф и созвал сбор. Чтобы решить, чего нам делать. Мы пока что у всех спросили, кого как звать. Вот это Джонни. Эти двое, они близнецы, Сэм и Эрик. Кто Эрик? Ты? Нет, это Сэм…
— Я Сэм…
— А я Эрик.
— Я всем предлагаю познакомиться, — сказал Ральф. — Я, например, Ральф.
— Так мы ведь уже, — сказал Хрюша. — Мы же только что спрашивали.
— Мы не младенцы, — сказал Меридью. — С какой стати мне называться Джеком? Я — Меридью.
Ральф посмотрел на него искоса. Да, это был голос человека серьезного, который знает, чего он хочет.
— Потом этот, — Хрюша уже разогнался, — ой, я забыл…
— Ты чересчур много болтаешь, — сказал Джек Меридью. — Заткнись, Жирняй.
Раздались смешки.
— Вовсе он не Жирняй, — крикнул Ральф, — его истинное имя — Хрюша!
— Хрюша!
— Хрюша!
— Ой, Хрюша!
Тут раздался настоящий взрыв хохота, хохотали все, даже самые маленькие. Смех вдруг сплотил мальчиков, и только Хрюша остался вне этого тесного дружеского кружка. Он залился краской, насупился и опять занялся очками.
Наконец смех замер и продолжалась перекличка. Был тут Морис, второй в хоре по росту после Джека, но плотней; он все время улыбался. Был тощий дичок, которого никто не знал; погруженный в себя, он скрытно держался в сторонке. Пробормотал, что зовут его Роджер, и снова умолк. Билл, Роберт, Харольд, Генри; тот мальчик из хора, который упал в обморок, теперь сел, прислонясь к пальмовому стволу, бледно улыбнулся Ральфу и назвался Саймоном.
Потом Джек сказал:
— Надо решить, как нам спасаться.
Пронесся гул голосов. Совсем маленький мальчик — Генри — объявил, что он хочет домой.
Совсем маленький мальчик — Генри — объявил, что он хочет домой.
— Тише вы, — проговорил Ральф рассеянно. Он поднял рог. — По-моему, чтобы решать, сначала надо выбрать главного.
— Главного! Главного!
— Главным могу быть я, — без обиняков сказал Джек, — потому что я староста и я запеваю в церкви и до-диез могу взять.
Снова гул голосов.
— Ну и вот, — сказал Джек, — я…
Он запнулся. Черненький — Роджер — наконец-то расшевелился, он предложил.
— Давайте проголосуем.
— Ага!
— Голосуем за главного!
Выборы оказались забавой не хуже рога. Джек, было, начал спорить, но кругом уже не просто хотели главного, но кричали о выборах и чуть не все предлагали Ральфа. Никто не знал, почему именно его; что касается смекалки, то уж скорей ее проявил Хрюша, и роль вожака больше подходила Джеку. Но Ральф был такой спокойный, и еще высокий, и такое хорошее было у него лицо; но непостижимее всего и всего сильней их убеждал рог. Тот, кто дул в него, а теперь спокойно сидел на площадке, держа на коленях эту хрупкую красивую штуку, был, конечно, не то, что другие.
— Который с раковиной!
— Ральфа, Ральфа!
— Пусть с трубой будет главный!
Ральф поднял руку, прося тишины.
— Хорошо. Кто за Джека?
С унылой покорностью поднялись руки хористов.
— Кто за меня?
Руки всех, кто не в хоре, кроме Хрюшиной, тут же взлетели вверх. Хрюша посмотрел, подумал и тоже нехотя потянул руку.
Ральф посчитал:
— Значит, главный — я.
Все захлопали. Хлопал даже хор. Лицо у Джека вспыхнуло от досады, так что исчезли веснушки. Он дернулся, хотел встать, раздумал и снова сел под длящийся грохот рукоплесканий. Ральф смотрел на него, ища, чем бы его утешить.