День был такой ясный, что в сорока милях от берега были видны горы Турции. На небе не было ни облачка. Солнце заливало каждый дюйм открывшегося нашим глазам пейзажа, зажигая синие искры на просторах Средиземного моря.
Я так часто наблюдала эту игру цвета на берегу океана.
На Гавайях, где я стояла на утесе рядом с Джоном, Тихий океан был темно-фиалковым.
Мелкие воды вокруг Багамских островов переливались всеми оттенками аквамарина, отмели пляжей, когда мы с Нэнси смотрели на них сверху, из самолета, казались нам голубым стеклом.
Атлантика, мой океан, скорее зеленая, чем синяя. Хотя, по-моему, зеленый цвет больше к лицу спальням, чем океанам. Мнение, несомненно уходящее корнями в детство, когда я целыми днями бултыхалась в голубом-преголубом бассейне. Как только вода в нем начинала зеленеть, значит она становилась грязной.
Но все это в сравнение не идет с цветом морской воды в Средиземном море на Черепашьем пляже.
Ах, какая же там вода!
Не темно-синяя и не ярко-синяя. Она похожа на сапфир с оттенками бирюзы и топаза, причем чем дальше от золотистой полоски пляжа, тем разнообразнее краски.
Я попросила, чтобы мое кресло поставили рядом с машиной, под деревом, где я смогу сидеть и смотреть, стараясь запечатлеть в памяти эту картину.
Я поняла, почему Панос обожал это место. Я тоже его полюбила.
Скалы отделяла от моря полоса песка, шире футбольного поля. Я сказала Джону, что хочу остаться наверху и не спускаться.
Хасан (хозяин кафе) помог Джону перенести меня вместе с креслом под соломенную крышу своего заведения, чтобы не трясти по кочкам. Там мы заказали пиво и кебаб, сидя в тени и в то же время наслаждаясь видом.
На этом пляже могли бы разместиться несколько тысяч людей. А было всего человек двадцать.
Мои спутники оставили меня в кафе и пошли вниз, плавать. С высоты моего наблюдательного пункта они казались не больше соринок на песке.
Мне вспомнилась фраза Исаака Ньютона, в которой он сравнивал себя с мальчиком, перебирающим ракушки на берегу моря, «в то время как великий океан истины, доселе не открытой, окружает меня со всех сторон».
Я думала о том, какое прекрасное зрелище открывается мне с вершины, откуда видна и морская ширь, и переливы цвета на ней. Короче, изо всех сил старалась убедить себя в том, что мне вовсе не хочется вниз, играть и плескаться, как все.
Этим искусством я с каждым днем овладеваю все больше. Не хотеть того, чего я не могу получить или сделать.
Уберите желание, и боль отступит.
Джон и Нэнси вернулись с купания.
— Как вода? — спросила я их.
— То что надо! — отозвался Джон. — Спокойная, прозрачная и теплая.
Еще Джон сказал, что под водой не на что смотреть, один песок. Ни рыб. Ни моллюсков. Ни даже камней.
Нэнси взахлеб расписывала подводный свет — калейдоскоп желтого и голубого стекла.
Перспектива. Все дело в перспективе.
Мы выпили еще пива, съели кебаб и наконец нехотя двинулись в наш отель на турецкой стороне границы. Ехали мы в основном молча, хотя иногда машина сотрясалась от взрывов хохота.
Нэнси, которая вела наш фургон по левой стороне дороги (Кипр долгое время был британской территорией, поэтому там до сих пор ездят, как в Англии), привыкла к тому, что сигнал поворота находится слева от руля. Каждый раз, когда она нажимала на него, включались дворники. И начинали скрести пыльное стекло.
— Ладно, в следующий раз буду внимательнее! — обещала Нэнси. — Больше не оплошаю.
И так всю поездку.
Опустился легкий туман. Море стало скорее черным, чем синим. Солнце садилось в него, пламенея так яростно, что на горизонте, там, где волны окрашивались красным, казалось, возник бугорок, как будто светило втягивало в себя воду.
Вечерняя дымка окрасила горы в серо-голубой цвет. В какой-то момент мы видели шесть разделенных уступами склонов, каждый светлее предыдущего, словно тени друг друга.
Необыкновенное зрелище, которым закончился необыкновенный день, который мы провели, следуя по стопам необыкновенного человека.
Святой Андрей
Монастырь стоял на мысе, выдающемся в Средиземное море. Он назван в честь апостола Андрея. Историческое место. Сюда совершали паломничество верующие Греческой православной церкви, желая исцелиться силой святого Андрея.
В своей книге «Путешествие на Кипр» автор Колин Туброн пишет, что монастырь на этом месте уже стоял в 1191 году. Сегодня его целебные источники укрывает часовня пятнадцатого века. Согласно легенде, воды забили из-под ног святого Андрея, едва тот ступил на этот берег.
В 1972 году, когда писал свою книгу Туброн, огромная площадь вокруг монастыря была сплошь застроена хижинами, где размещались сотни паломников. «Ведь святой Андрей — великий чудотворец, а это место — кипрский Лурд».
Туброн описывает атмосферу праздника, которая царила здесь, когда люди толпились в ожидании благословения и чудес. По его словам, крещения здесь «были поставлены на поток», верующие поднимали детей на руки, чтобы те могли приложиться к иконам.
Таким, наверное, в детстве видел монастырь Панос, таким он знал его и любил.
Но к 1996 году монастырь Святого Андрея стал другим. Когда в 1974-м турки захватили остров, поделив страну надвое и отрезав греческому населению доступ к восточной части, церкви здесь стали редкостью. Посетите регион Карпас сегодня, и вы увидите заброшенные церкви, где сквозь прорехи в крышах растут деревья, а кошки и голуби гадят в алтарях.
Зато здесь много новеньких сияющих мечетей для нового населения, над крышами домов в каждой деревне вздымаются минареты.
Не пощадили и монастырь Святого Андрея. Штукатурка осыпалась, открыв взгляду выщербленную от небрежения древнюю каменную кладку.