Потом, за неделю до срока, перестал шевелиться и второй. Я как раз была в школе, работала, и решила посоветоваться с нянечкой.
— Ешь сахар, — сказала она.
Не помогло. Ребенок по-прежнему не двигался. К обеду мы оба были в панике. Джон выскочил на улицу, чтобы поймать под дождем такси, но такси не было, и он остановил первое, что подвернулось.
— Собирайся, — сказал он, мокрый с головы до ног. — Я нашел попутку.
Это оказался детсадовский автобус. Полный ребятишек. Зато его маршрут проходил мимо больницы, где он со вздохом гидравлического привода распахнул дверь, выпустил нас и покатил дальше.
— Что вы ели в последние шесть часов? — спросил меня анестезиолог.
А я ведь последовала совету той нянечки.
— Две колы и три шоколадки, — ответила я.
Док так посмотрел на меня. Ну, вы понимаете. С состраданием.
Час спустя я была уже на столе в операционной. У ребенка было тазовое предлежание, и пуповина обмоталась вокруг шеи. Без кесарева было не обойтись. Джон наблюдал, как мне сделали разрез. Вдруг его лицо стало серым и он зашатался.
— Выпрями колени! — заорала я. — Не сметь падать!
Он вздрогнул и пришел в себя. Тут я услышала плач и спросила, кто у меня.
— По-моему, это девочка.
— Что значит «по-моему»?
— Да у нее тут все так опухло…
Мы не могли дать нашей дочери имя, не разглядев ее как следует. Пару часов спустя я, лежа на больничной койке, спросила у Джона, какое имя первым пришло ему в голову, когда он увидел нашу малышку.
— Бри, — ответил он.
Как все младенцы, при рождении она была покрыта чем-то белесым.
Я закатила глаза и решила: пусть будет Элла.
Нотариус сказала, что такое имя не годится. По-испански «элла» означает «она». Нет, не годится. Тетке было плевать, что в англоязычных странах Эллы встречаются сплошь и рядом.
Шли дни, а мы все любовались на свою малышку. На наше чудо. И наконец решили назвать ее Мариной.
Отчасти потому, что это имя звучало как-то по-испански. И в то же время оно было греческим, как моя мать. Но главным образом потому, что глаза у нее были голубые. Их спокойная, незамутненная синь напоминала мне океан в солнечный день, место, где я всегда чувствовала себя в тепле и безопасности.
Ах, Марина. Моя красавица. Помню, как я держала тебя на руках. И как училась тебя нянчить.
Молоко пришло у меня с полной силой в тот вечер, когда мы вернулись из больницы домой.
— Ты похожа на восточную танцовщицу, — сказал Джон, глядя на располневшую меня. Этот же самый Джон приволок мне в больницу мои трусики-стринги и джинсы в обтяжку, как будто думал, что после родов я тут же обрету свой нормальный размер.
— Пожалуйста, найди мне молокоотсос! — взмолилась я. — И не дешевый. Пусть это будет «кадиллак» среди молокоотсосов. — У меня было такое чувство, словно мои груди вот-вот разорвет.
Но ах, до чего же забавно вспоминать обо всем этом сейчас. Я с радостью переживаю вновь и вновь те болезненные ночи, когда маленькая дочурка кусала меня, словно демон. Эта маленькая жизнь на моих руках. Ее молочное дыхание. Рядом мой муж, который приносит ее покормить в лунном свете. А потом нежно укладывает нашу малышку в плетеную колыбельку.
Марина, ты положила конец нашим странствиям.
Марина, твое появление перенесло нас во взрослую, родительскую жизнь. В ту ее фазу, когда день тянется бесконечно, а годы летят незаметно.
Время, которое, к сожалению, закончилось так быстро.
Время, которое я не променяю ни на что.
Пара
Мы довольно долго пытались забеременеть во второй раз — наконец в 2001-м появился он, Обри. Такой всегда довольный, восхитительный младенец — толстенький, спокойный, прямо маленький будда, — что нам тут же захотелось еще одного такого, и тогда — шарах! — в 2003-м родился Уэсли.
Внезапно я оказалась с тремя детьми моложе шести лет на руках и при этом работала полный рабочий день. Естественно, пострадал наш брак. Мы с Джоном стали друг для друга как мебель.
Мы были так напряжены, что думали о разводе.
Но старый стул, к которому привыкаешь, становится таким удобным, что жалко так сразу взять его и выкинуть.
К тому же наши родители — его и мои — прожили вместе по пятьдесят лет. Они были для нас примером. Глядя на них, мы потихоньку переживали все, минуту за минутой.
Мы редко бывали вдвоем, только он и я. Джон бросил школу. Почему? Возьмите сорок учеников, перемножьте на двадцать пять парт и двадцать учебников, тогда поймете. Он стал торговым представителем фармацевтической фирмы «Глаксо-Смит-Кляйн». Время от времени выигрывал «Глаксо-путешествия». В 2006-м мы ездили в Ванкувер. Тогда впервые за десять лет мы с Джоном оказались вдвоем.
Затем летом 2009-го Джон выиграл поездку на Гавайи. Вот тогда, пока мы планировали путешествие и собирали чемоданы, я и заметила мою высохшую руку. Визит к неврологу я отложила до после поездки, ибо, позвольте вам заметить, когда впереди у вас полностью оплаченный отпуск на Гавайях, то ни о чем плохом и не думаешь.
Забудем о временных проблемах со здоровьем. В то лето меня больше всего заботило, где найти серебристые шпильки (элегантные), которые подойдут к моим серебряным браслетам на щиколотку (тоже элегантным), чтобы надевать их с моим любимым платьем для вечеринок-луау — голубым в обтяжку.
Да, и подходит ли мой бирюзовый батиковый саронг к моему купальнику? О боже! Вот это, скажу я вам, серьезные проблемы.
В августе мы с Джоном оставили детей на Нэнси и Стефани и полетели в нашу техниколоровую мечту.