— Пошли, Кошмар. Брось их. Пусть ворота подпирают. Ты ведь всякую пакость не ешь, правда?!
Пес остыл быстрее, чем разъярился. Зевнул, вяло дернул бесхвостой задницей. Захлопнул пасть. И, переваливаясь, потрусил вслед за мальчиком. Настроение сразу улучшилось. Ведь ни слова не посмели вдогонку крикнуть, прихвостни! Явись сюда настоящие воины, они тут все обгадятся от страха! Ладно. Скоро вечер.
Вечер особенного дня.
Обратную дорогу Телемах решил срезать. Неподалеку обнаружилась каменистая тропа, ведущая вроде бы в нужную сторону, и мальчик заторопился по ней. Да, скоро вечер. Скоро: корабль и море. Мало ли что дед говорил:
«Гостеприимство! Законы! Остальные не поддержат!..» Плевать! Выгоню всех в три шеи, стану басилеем — пускай потом кричат о законах-гостеприимстве со своих вонючих островков! Больно ударившись об острый камень, мальчик охнул и остановился. Присел, растирая ушибленный палец на левой ноге. Огляделся: места были незнакомые. Проклятая тропинка вывела Химера знает куда. Вокруг — нагромождения шершавых скал, густо облитых яичным желтком солнца. Чахлые кустики полыни и вездесущая пыль. Над головой — равнодушная синь неба.
Заблудиться на родном острове?!
Позор!
Мальчик попытался взобраться на ближайший уступ, надеясь сверху рассмотреть окрестности. Ссадил колени, ободрал правый локоть. И наконец разразился проклятиями: с уступа открывался прекрасный вид на пыль, скалы и предательницу-тропинку, исчезавшую в камнях.
Ссадил колени, ободрал правый локоть. И наконец разразился проклятиями: с уступа открывался прекрасный вид на пыль, скалы и предательницу-тропинку, исчезавшую в камнях. Выше карабкаться остерегся: свалишься — костей не соберешь. Колени ужасно жгло, когда лез обратно. В придачу томила зависть к Кошмару: пес обидно устроился в тенечке, задремав. Самым разумным было поворачивать обратно. Мальчик редко бывал в полном одиночестве; чувство особенности сегодняшнего дня испарилось, сменившись растерянностью.
Привычной, но оттого не менее горькой.
Последнее, что оставалось: упрямство. Набычившись, Телемах двинулся дальше, в глубь скал.
— Нет, никогда не бывали столь боги в любви откровенны, — запел он, приободряясь, — сколь откровенна была с Одиссеем Паллада Афина!
Эту песню на хлебоедских пирах часто пел объявившийся год назад на Итаке бродячий аэд, некий Фемий по кличке Ангел. Пьяные хлебоеды заказывали ее раз за разом, одаривая певца жареными козьими желудками и подливая вина в чашу. Разражались хохотом, видя в словах нечто крайне смешное. Ангел послушно шел на поводу у заказчиков. В сущности, аэд был славным человеком, просто в жизни ему не повезло. Скиталец; перекати-поле. Однажды мальчик подсел к бродяге, отдыхавшему после ночной попойки. «Сочини песню, — попросил он, искательно заглядывая в странные, ярко-синие глаза певца. — Песню про возвращение отца. Ты не думай, у меня есть чем заплатить…»
Ангел молчал, дергая себя за прядь волос на виске.
«Ты не думай, — повторил мальчик. — А если эти станут браниться, я вступлюсь за тебя. Все-таки я в доме хозяин…»
«Ты просто не понимаешь, хозяин, — голос аэда был сиплым после вчерашних трудов. — А я, наверное, не сумею объяснить. Возвращение твоего отца — слишком счастливый конец для сегодняшних песен. А мы живем в дрянное время. Сегодня никто не верит песням со счастливым концом. Смеются: так не бывает. Кривят носы. Плюются. Сегодня плохое завершается очень плохим, говорят они. Из двух жребиев выпадает худший, говорят они. Это — правда жизни, И незачем ее приукрашивать, искушая нас ложной надеждой. У вас есть козопас Меланфий, безнаказанный убийца. Есть его сестра Меланфо [59] , сука блудливая. У нас, певцов, отныне и навеки есть меланфия, горячо любимая народом. Нынче платят за трагедии, хозяин. За все остальное в лучшем случае презирают. В худшем — бьют».
«Сочини песню, — мальчик почувствовал, что сейчас позорно расплачется. — Пожалуйста».
«Извини. Я не стану этого делать», — аэд отвернулся. Телемах смотрел на тощую спину с рядом позвонков, выпирающих рыбьей хребтиной. В сердце шевелилась тонкая игла, выточенная изо льда отчаяния. «Тогда я сам придумаю такую песню», сказал мальчик, не веря ни единому своему слову.
Ангел пожал плечами.
СТРОФА-II
Над морем встал алмазный щит…
Но что мне розовых харит
Неисчислимые услады?
Над морем встал алмазный щит
Богини воинов, Паллады.
Н. Гумилев, «Возвращение Одиссея»
Кривая, говорят, выведет. Правильно говорят. Часа через полтора, когда в придачу к прочим бедам Телемах ремешком сандалии натер водянку на правой лодыжке, он неожиданно вывалился на луг. Зеленая, слегка жухлая трава пестрит лишаями проплешин. Овцы с козами трудятся: остаточки подъедают. Пастухи готовят свой немудреный обед. От костра вкусно тянет дымком, случайно затлевшим чабрецом, бараньей похлебкой, сваренной по-лаконски: с кровью, луком и уксусом.
В животе громко заурчало.
У блужданий по горам одно достоинство: жрать после хочется, спасу нет.
— Радуйся, басиленок! — От костра вскочил лохматый старик. Припадая на одну ногу, заковылял навстречу мальчику, шарахнувшемуся было прочь. Рябое лицо старика лучилось искренней радостью. На «басиленка» Телемах хотел сперва обидеться, даже накричать на грубияна, но вовремя опомнился.