— Это мой бывший Номос, — тихий шепот Далета, некогда Собек-о. — Черная Земля Та-Кемт, которую вы зовете Айгюптосом. И я застал времена, когда жрецы Птаха решали: кого пустить вовнутрь, а перед кем морская вода оборвется в пропасть. По сей день вы щиплете Черную Землю снаружи, не в силах нарушить внутреннюю целостность… Но это, к сожалению, скоро закончится. Уже закончилось.
В голосе лотофага надорвалась тайная струна.
Дребезг вместо мелодии.
…Блюда, миски, чаши. Космос — и россыпь Номосов, каждый из которых убежден в собственной исключительности. Блюда давно растрескались по краям. С чаш облупилась глазурь. Миски измяты. Остатки еды черствеют, пушистая плесень воцарилась на них, пятна расползаются. Скользкие нити тянутся с блюда на чашку, с чашки на миску. Сращивают. Сшивают. Превращают части в целое. Кипит котел под Троей. Качается на узкой грани держава хеттов. Какие-то оборванцы идут через расступившееся море, и потрясенная армия взирает на них с берега. Пока потрясение не сменяется гневом, гнев — погоней, и наконец толща воды жадно смыкается над бывшей армией.
— Это случилось совсем недавно. Ты, будущий Алеф, в это время решал: как надо брать Трою. А ведь он когда-то был недурным солдатом… — явившись из желтизны тумана, палец лотофага ткнул в плохо различимого старика, идущего впереди беглецов. — Солдатом Черной Земли. Любимцем фараона. Слепцы, барахтаясь, вы разрушаете привычный Космос, творя из него что-то новое. А я не хочу нового. Думаю, ты тоже вскоре не захочешь. Когда по-настоящему станешь Алефом. Смотри внимательнее.
Палец пошел вниз и наискосок.
Рядом с путем вождя-старика, ведущим свой народ в земли филистеев, [52] расположенные на побережье между Черной Землей и Финикией…
Рядом с моей дорогой из-под павшей Трои прямиком в Фаросское сражение, и дальше на восток, в общину ло-тофагов…
Между блюдами и мисками тихо примостился маленький черпачок. Чистый: без объедков, без плесени. Сам по себе. Аккуратненькие бортики. Изгиб ручки. Сияет вымытым желтком. Но нити уже ползли отовсюду, и пятна приближались.
Жди, черпачок.
— А это, милый мой, — мы. Лотофаги. Видишь, что вы натворили?..
%%%
Мы еще говорили с Далетом: не в желтом сне, наяву — но все уже было просто. Очень просто. Как стрела на тетиве. Мне снова обещали последний шаг. Лестницу в небо. Золотисто-желтую, свитую из стеблей и цветов благоуханного лотоса. Предлагали стать Алефом блаженных лотофагов. Первым среди равных. Владыкой призрачного мира реальных грез.
Глубокоуважаемым.
Является из воздуха чаша с вином. Неисчерпаемы запасы сыра, лепешек и винограда, которого в черпачке-общине лотофагов днем с огнем не сыщешь. Ощущение сытости не теряется по возвращении из запредельного в обыденное. Если грань между грезой и реальностью более хрупкая, чем сухая ветка акации, если из сна можно таскать вино и еду — не дозволено ли большее?! Вмешиваясь в желтых грезах, нельзя ли вмешаться для себя, сделав это единственной правдой для всех?!
Изменяя там, изменить здесь? Везде? Навсегда?! «Ты ищешь ответы, — нахмурился мой Старик. На секунду показалось: сейчас он ударит меня тенью копья.
Насмерть. — Ты хочешь убить вопросы. Неужели я ошибся в тебе?»
— Я не ошибся в тебе, Алеф. Или, если хочешь. Одиссей, — круглолицый Далет угадал мое состояние. Раздумал лезть с дурацким «Одиссеюшкой», навязшим у меня в зубах. — Ты готов расцвести. Знаешь, однажды к нам заглянул в гости боженька. Сокологоловый. Ты его не знаешь. Охотно остался на денек, вкусил лотоса…
— И что?
— Ничего. Сказал, что дрянь. Горькая. А утречком ушел восвояси. Нигде-то он не был, ничего-то он не видел. Боженьки, они другие. Им жизнь — сон. Наш сон — жизнь. Не для них лотос цветет. Для смертных. А ты пока что смертненький, милый мой. Ой, какой же ты смерт-ненький!.. Но при этом — боженька. Чуть-чуть, самую малость. Поживи с нами, потужься. Попробуй разок-другой, третий-десятый!
— у тебя получится! Обязательно получится! Время еще есть.
Ты пока только на недель-ку-другую… ну, на месяц вперед-назад заглянуть в силах. А если на год? На десять? На двадцать?!
На двадцать лет?! И не будет никакой Троянской войны! Изменить два слова в проклятой клятве. Тайком придушить Елену за день до объявления сватовства. А еще лучше: петушка Париса перед его визитом в Спарту… Подняться на Олимп и завязать молнию узлом. Но что толку, даже если Троянская война умрет в зародыше? — когда тебе все равно не увидеть отца, мать, жену, сына… Может, да. Может, нет. Я бессилен отыскать их в желтом сне. Но стань сон реальностью, общей и неколебимой, словно пуп земли, изменись все на самом деле — вдруг я окажусь дома?! Не уплывать на войну. Сидеть на Итаке. Иногда плавать по делам на Большую Землю и соседние острова. Любить жену. Растить сына. Ради этого стоит попытаться! Ведь я могу пробовать еще и еще, а если ничего не выйдет — плюнуть на лотос, уплыть отсюда и вернуться домой обычным путем.
Обычным…
Так почему бы не отплыть прямо сейчас?
— Далет! Скажи: как это вы нас пустили, а финикийцев-нет?
— Велика трудность, — добрая улыбка Далета. — Есть у нас, милый друг, пограничная страженька. Община махонькая, пятерых хватает, шестой — на всякий случай. Поддержать там, пособить. Кому не надо, тот и бережка-то нашего не увидит. А хороших людишечек пускаем. Вот, вас пустили.