Итака отрезана от внешнего мира сторожевыми кораблями заморышей — при поддержке части местных горлопанов, из молодых, да ранних, тайком рассчитывавших на заслуги пред будущим хозяином. Последний год заморыши распоясались настолько, что «пенный сбор», по-прежнему доставляемый на остров, брали себе именем Лаэрта. Иначе было не прокормить всю ораву.
Полторы тысячи человек — шутка ли?!
Летний домик Лаэрта был малым подобием родины: окружен чужими людьми. Муха не пролетит. Посторонним отказывали в посещении, ссылаясь на плохое самочувствие старика. Пускали только близких родственников, всегда тщательно обыскивая. Приставили двух лекарей. Берегли, лелеяли. Умри старик невпопад — его смерть свалят на приезжих, обвинив в покушении. Значит, осколок прошлой эпохи должен жить. До того дня, когда сможет благословить нового итакийского басилея.
Армия вела бой.
Затягивая осаду.
По ночам Лаэрту все чаще снился покойный дамат Алким. Мудрый хромец говорил, что у каждого — своя Троянская война. И еще что-то про победу. Утром старик пытался вспомнить: что именно?
Память выскальзывала, дразнясь.
— Дедушка…
Лаэрт обернулся, быстро цепляя на лицо привычную улыбку. Он знал заранее, о чем будет говорить внук. Свои ответы он тоже знал заранее. Поднять руку на гостей-женихов и остаться чистым может только один человек. Чье появление делает сватовство беззаконием.
Но с Запада не возвращаются.
%%%
Стражники у ворот открыто скалились, когда мальчик Шел обратно. Что, малыш, набрался стариковской мудрости? Помог тебе дорогой дедушка? Верь старому пню — дольше проживешь! Когда мальчик приблизился к воротам, в душе полыхнуло желание наброситься на мерзавцев с кулаками. Выхватить у левого меч из ножен, правому наотмашь — яблоком рукояти… Увы, он знал за собой привычку: заранее представлять случившееся так ярко, что позже, когда ничего не случалось, даже обида забывала явиться следом. Будто все произошло на самом деле. Обида все-таки являлась. Завтра. Или послезавтра. Тяжелая ладонь рухнула на плечо, едва не сбив с ног.
— Муха! — ощерился стражник, дыхнув кислым перегаром чеснока. — Вот!
Чуть ли не в лицо сунулась грязная ладонь. Под средним пальцем чернела содрогающаяся лепешка. Еще можно было разглядеть изломанные лапки и крылышки.
— А ты знаешь, малыш, на что садятся мухи? — с подленьким участием осведомился второй, расчесывая на щеке комариный укус. Охране было скучно, и упускать случай поразвлечься означало гневить богов.
Переглянувшись со значением, оба заржали в голос.
Еще минуту назад мысли главного мухобойца текли с понурой ленью. Одолевала хандра. Нудная, постылая служба. Работай столбом, жарься на солнцепеке, пока не сменят — а смена часто запаздывает. Самое время набить сменщику морду, когда б не малый пустяк: у гада кулак, что твоя наковальня.
Себе дороже выйдет. С напарником тоже подфартило. Вот если бы он, мухобоец, выиграл в кости три кувшина вина — непременно поделился бы. По-честному, по-братски. А не по-скотски: два с половиной самолично выдул, лишь остатки на донышке предложил. Ишь, паскуда, до сих пор икает. Хозяин еще хорош: приляжешь часок соснуть, мигом бежит, с палкой! Орет: не приведи Асклепий, околеет ваш дед, всем приапы обстригу! Ясное дело, обстрижет. Дедову смерть-то на них спишут, на женишков — уморили, дескать, голодом. А хозяева на страже отыграются. Только дед все равно со дня на день якорь отбросит, гляди не гляди. Песок из деда сыплется. Три года сыплется. И баб здесь шаром покати. Старухи колченогие. Одна радость: редко-редко в город до вечера отпустят… Хвала богам, придурок этот великовозрастный явился — есть на ком отвести душеньку!
Второй стражник вообще ни о чем не думал. Он все еще был изрядно пьян. Просто поддержал забаву.
Пунцовый от гнева и обиды, Телемах стрелой вылетел за ворота — и замер, когда гогот позади вдруг умолк с резкостью лопнувшей тетивы. Оборачиваться было стыдно, но мальчик все-таки обернулся. На стражников беззвучно скалилась клыкастая пасть, которую вдруг распахнул огромный ком рыже-седой шерсти. Обычно бесстрастный, Кошмар словно почуял: сегодня особенный день. Откуда-то донеслось ровное, жуткое сипение, невозможное для обычного пса, готового сдохнуть в любой момент. Верхняя губа натянулась, обнажая ярко-розовые десны с белым частоколом клыков, холка остро вздыбилась, как если бы из-под собачьей шкуры прорастали воины с копьями. Дряхлый пес выглядел сейчас призраком древности, хтоническим чудовищем из сказок на сон грядущий. Даже померещилось невесть что: рядом с Кошмаром, сжимая в руке обвитый змеями лук, стоит рыжий юноша, похожий на Телемаха.
Даймон побери сволочную тварь! Главный мухобоец хохотнул напоследок: вышло жалко. Скосил глаз на приятеля. И только тут заметил, что машинально шарит рукой, нащупывая прислоненный к воротной створке дротик.
Великолепный повод отыграться.
— Мухи садятся на дерьмо. А на такое дерьмо, что боится старой собаки, -даже муха не сядет. — Мальчик величественно (по крайней мере, так ему казалось) сделал пару шагов. Сел перед псом на корточки, потрепал за холку. Под рукой жарко дрожало чувство собственного достоинства.