— Говори, Феоклимен, сын Полифейда! Говори! Я слушаю.
Подалась вперед. Глаза загорелись, на лице румянец — пятнами. Сейчас вспыхнет факелом. Ожидание, тоска: сухая солома. Брось искру… А я, свинья последняя, комедию перед ней ломаю! Ну хорошо, вот тебе еще подсказка: догадайся!
«Тайные ходы нужны…»
— Верь мне, басилисса! Клянусь очагом этого благословенного дома, клянусь трапезой за вашим столом: твой муж, Одиссей, сын Лаэрта, — близко!
— Говори, Феоклимен! Говори…
Как ей идет этот темно-зеленый гиматий: блеск отлива, золото каймы по краю! Шелестит, искрится, переливается волна ткани, зелеными звездами горят в ответ глаза басилиссы, рыжей зарей полыхают волосы. Я влюблен. Я — безумный мальчишка.
Почему я медлю, идя по лезвию?!
— …Твой муж совсем рядом! Недолго осталось тебе, басилисса, терпеть домогательства своры женихов. Одиссей все знает. Скоро, скоро положит он конец их бесчинствам! Верь мне, басилисса!
— О, как бы я хотела верить тебе, прорицатель! Служанка, бесшумная и молчаливая, как тень, ставит на столик кубок с вином.
Блюдо с орешками. Исчезает по мановению руки басилиссы. Конечно, тени негоже присутствовать при нашей беседе. Нашей возвышенной, трогательной, достойной запечатлеться в веках беседе! Я пригубил вина. Жаль, оскомина от сказанного осталась: не смыть. Чтобы хоть как-то снять эту дурацкую возвышенность, нахально захрустел орешками. Действительно, с детства их люблю.
— Да, я очень хотела бы тебе верить… — Она словно очнулась. Вгляделась в меня пристальнее. Ну же!
— …Если слова твои сбудутся — ты ни в чем не будешь знать нужды! Я слышала, ты бежишь от кровников? Ищешь очищения?! Если мой муж вернется, он с радостью очистит доброго вестника. Так ты говоришь. Одиссей, неузнанный, скрывается на Итаке?
— Да, басилисса. Я вижу это так же ясно, как вижу сейчас тебя.
— И что, давно он вернулся?
Глядит с надеждой, когда надо бы — с радостью. Не узнает. И не узнает, пока я сам не откроюсь. Мне ведь еще нет двадцати пяти! Кто бы поверил в такое — после двух десятилетий разлуки?! Никто. Да, я могу быть очень убедительным. Могу заставить ее поверить.
«Тайные ходы нужны, когда не любишь. Тогда ломишься силой, подкрадываешься со спины или идешь в обход…»
— Недавно, басилисса. Двух дней не прошло.
— …Двух дней не прошло… — задумчиво повторяет она, вновь глядя куда-то мимо меня, в одной ей ведомую даль. «Совсем как няня во дворе!» — обжигает непрошеная мысль. Няня тогда смотрела на филакийца. А Пенелопа…
— Скажи мне, Феоклимен, что за человека привел в наш дом свинопас Эвмей?
— Госпожа имеет в виду старика-нищего? Которого ты поспешила с балкона объявить своим гостем?
— Да-да, именно его! Вы знакомы?
— Нет. Я даже не знаю его имени.
— Жаль… Но ты хотя бы знаешь, откуда он явился? Чем занимался раньше?
— Я мог бы спросить у птиц, богоравная. Но для этого мне потребуется некоторое время. А так… Слухи, пересуды. Говорят, он воевал под Троей, потом у берегов Айгюптоса… был в плену у феспротов, бежал…
— …воевал под Троей… Айгюптос… был в плену… Пенелопа бессвязно повторяет сказанное, как в бреду. О небеса! Кажется, я научился понимать. Она думает, что Протесилай — это я! Здесь филакийца никто не знает. Эвриклея и Ментор видели его один раз мельком в Спарте, во время сватовства к Елене, и наверняка не запомнили. Теперь моей жене, ослепленной иглами надежды, легче признать мужа в незнакомом старике (двадцать лет войны не красят человека!), чем в молодом болтуне-прорицателе, сидящем напротив. История повторяется! Когда Протесилай вернулся домой, его тоже никто не узнавал, пока он не разнес в щепки деревянного идола, занявшего чужое место в супружеской постели. Сейчас я оказался в шкуре филакийца, а он, сам того не желая, — в моей! Что должен сломать, разнести, разрушить я, Одиссей, сын Лаэрта, — чтобы рухнула наконец преграда, разделившая меня и мое возвращение?! Мужа с женой?! Скитальца и родной дом?! Подскажите!
«Когда любишь, просто идешь. Навстречу; без тайны». — …Спасибо тебе, прорицатель. Ты вселил надежду в ое сердце. Да, Одиссей здесь — и горе стервятникам! Горе!!! Мой муж не прощает оскорблений! Они за все ответят, за все!!!
О небо, что ты говоришь?! Теперь уже я не узнавал свою жену. Разъяренная львица, жаждущая крови, была передо мной.
— Успокойся, басилисса! К чему желать смерти этих жалких людей?
— Нет!
— Изгнание, позор много хуже.
..
— Нет! Ты зорок, но глуп, прорицатель! Они должны ответить за все! Сдохнуть! Как псы, как мерзкие шелудивые псы!..
Покои наполнились торопливыми шагами: Эвриклея, две служанки…
— Тебе лучше уйти, гадатель. Басилисса расстроена.
— Д-да… конечно… Я не хотел ничего дурного! Я только сказал… ухожу, ухожу… Ухожу.
Снова — ухожу. Я еще не вернулся.
Злые, кожистые крылья бились за моей спиной, и драконы несли упряжку к обрыву.
%%%
Они перехватили меня во дворе. Красавчик, Толстяк и Богатей.
— Вижу, не слишком щедро одарила тебя басилисса. — Жирные щеки Толстяка затряслись студнем. — Ни радости на твоем лице, ни богатых даров в руках…