Зато я — вернусь. Любой ценой.
Пожалуйста, Аякс. Не надо. Прошу тебя. Молю. Хочешь, на колени встану: если поможет. Вот и костер угас. Вот и пепел (влажный! сырой!..) собрали в урну. Унесли к месту будущего кургана. Вот и расходиться начали помаленьку. Косясь на доспех малыша, торжественно разложенный поверх бычьей шкуры. Зачем разложили? — А кто его знает! Просто так. Дабы все видели. Дабы в полной мере ощутили горечь утраты. Не надо, Аякс!..
— Мое!!!
За миг до знакомого клича Одиссей еще надеялся.
%%%
Почему второй всегда жаждет стать первым? Последнему все равно: далеко, бессмысленно, зряшное дело — тянуться. Только пуп надорвешь. Последнему хорошо. Да и третьему, четвертому: прикинешь, молча пожмешь плечами. Не достать. Зато второму, ближайшему… В свое время могучий Аяксов отец, Теламон Эакид, родной брат Пелея-Счастливчика, полжизни провел в тени друга-соратника. Полжизни: второй после Геракла. Так и ушел в забвение: вторым.
Хоть и наречен был в честь Небодержателя [43] , а не выдержал.
И вот снова: двоюродные братья. Лигерон Пелид — и Аякс Теламонид.
Первый ушел. Радуйся, новый первый!
— Мое!!!
…Почему никто не видит?! Ему ведь не доспех нужен. Ему преемственность нужна. Последний толчок. Последний рывок. Чтобы из человека-горы — в гору-человека. А там и просто: в гору. Вверх. Эй, вы! герои! — увидьте! поймите! вам же дано понимать… Чтобы рыжему безумцу не пришлось: делать. Откажите!
Да минет меня чаша сия…
И в третий раз, обвалом:
— Мое!!!
Сошлись пузырьки. Замерла пена: на краю. Вот-вот низринется. На угли. Костер еще только остывает. Еще светятся багряные искры, готовые полыхнуть в любой момент. Спасибо тебе, скука моя. Спасибо, родная. Холодная, как Аяксова рука. Могучая, как Аяксова рука. Утешительная — как она. Не оставляющая выбора, разящая наповал спокойным, тихим шепотом: «Надо…» — более властным, чем оглушительное: «Мое!!!»
Никому не позволено перейти границу. Цель оправдывает средства. И все-таки: я попробую. Не убивать.
— Если корабль везет товары, а кормчий направляет судно, спасая его от рифов и мелей, от злых ветров и ураганов — кто достоин доли в будущей выручке? Корабль или кормчий?!
Сошлись пузырьки. Я не есть все, но я есть во всем. Словами, сказанными вполголоса. Произнесенными так, чтобы лица повернулись ко мне. Даже знатные троянцы-пленники, приведенные для пущего величия похорон, очнулись от горестного забытья.
Я — ребенок у предела.
Слушайте мой плач; слушайте мой смех.
Я — Одиссей, сын Лаэрта.
— Если бык тянет груженую повозку, а возница оберегает груз, выбирая безопасную дорогу, — кто достоин награды? Бык или возница?!
Все ближе и ближе. К краю. Не они — я. Но это лучше, чем убивать.
— Если могучий Аякс Теламонид выносит из боя тело погибшего героя, а Одиссей Лаэртид крушит врагов, расчищая путь и оберегая могучего с его ношей, — кто достоин обрести доспех убитого?
Теперь выждать.
Пока зазубренные наконечники плотно зацепятся за каждого.
Пора.
— Я, Одиссей, сын Лаэрта, говорю пред вами, вожди: мое!
%%%
Мне не нужен доспех малыша. Совершенно. И все же: когда было единогласно решено-отдать его в награду хитроумному Одиссею… Лук Аполлона, стрелы Геракла и доспех Ахилла: как я вам нравлюсь. Глубокоуважаемые? Туча и молния, лавр и дельфин, сова и олива — как?!
…боль и восторг: жгучая смесь.
Не смотри так, мой Старик. Отвернись.
TPOAДA.
Ахейский лагерь, кручи Ройтейона.
Ламикаские пастбища (Эпитафия)
Стемнело рано. Тучи плотно укрыли небо, закутав созвездия в шерстяную мантию. Серп месяца изредка рассекал тьму, чтобы высунуться рогатой бестией, вдохнуть свежего, напоенного морской прохладой воздуха — и вновь нырнуть под одеяло.
Серп месяца изредка рассекал тьму, чтобы высунуться рогатой бестией, вдохнуть свежего, напоенного морской прохладой воздуха — и вновь нырнуть под одеяло. Редкие костры светили чахло, задыхаясь. Далеко, в Идских предгорьях, надрывалась ночная птица: оплакивала сгоревший день.
У береговых скал, невидимый во мраке, ждал Калхант.
Время встречи.
— …они завидуют… все!.. я — самый сильный… . Наверное, если бы не это глухое бормотанье. Одиссей проскочил бы мимо.
— …Малыш… один малыш был… братик!.. убили. Теперь я… я вместо! Самый сильный… обманули… ничего…
Поблизости заворочалась, сойдя с ума, каменная глыба. Рыжий невольно попятился. Неужто кто-то из древних титанов исхитрился восстать из бездн Тартара?! Или родное безумие шутки шутит? Под тяжкой поступью явственно содрогнулась земля. И еще раз, ближе. Бледный серп месяца в очередной раз прорвался сквозь дыру в хламиде облаков, и Одиссей наконец увидел. Человек-гора приподнимал ногу для очередного шага. С бедер осыпался щебень; глаза у человека-горы были из мела. Белые, слепые. Шершавые валуны мускулов. Лишайник волос на предплечьях, грубо вытесанное лицо. В ущелье рта мечется пойманный ветер:
— …обманули… забрали… Мое! Они… Не замечая Одиссея, человек-гора двигался в сторону центральных шатров.
— …Я их… всех! Я — сильный. Я самый… я всех… Убью. Хорошо будет. Трою возьму. Сам. Без них. Мешают только… обманули…