Вот и факел.
Пора.
Бегать, оказывается, можно и с дыркой в боку. Если очень припечет: можно. До корабля Протесилая, замершего на ясеневых катках, сотня шагов. Добегу. Доползу. Прости, филакиец, но тебе корабль больше не понадобится.
Добегу. Доползу. Прости, филакиец, но тебе корабль больше не понадобится. А нам: да. Если бы ты знал, для чего — я уверен, ты бы первым схватил факел.
Добежал.
Перед глазами: радуга. Взбесилась, цветная. Сердце, кулачный боец, частит короткими, болезненными тычками. Под ребра. В горло. В пятки. Размахиваюсь, рискуя вывихнуть плечо. Факел, описав короткую дымную Дугу, ныряет через борт. Смолой и маслом озаботились загодя: обшивка вспыхивает без раздумий.
Сигнал подан.
Мгновения сгорают на ветру одно за другим, как полыхает сейчас насквозь просмоленный корабль Протесилая. Ликуй, Троя! Горят ахейские суда! Вперед!
— Троя и Гектор!
И, львиным ревом против овечьего блеяния, громом Зевесовым, штормовым девятым валом, воздев к небесам обидную кличку, словно знамя, от речного берега обрушивается:
— …Ахилл! Ахилл с нами!..
Прислушалась война. Замерла. Не почудилось ли?
Нет.
Не почудилось!
Благословен миг, когда в поле вылетает знакомая колесница, запряженная гнедым и белым жеребцами, когда все, кто еще не ослеп, могут наконец лицезреть наводящую ужас фигуру в знакомом доспехе и глухом, гривастом шлеме…
— Вернулся!
— Ахилл с нами!..
Ликование. Ярость. Экстаз обретения. Волна накрывает меня с головой. Если бы не рана, я бы тоже, захле-г бываясь воплем, ринулся туда, где сейчас решался исход сражения. Помешала боль в боку. Остановила, отрезвила. Кое-как доковылял к Диомеду, встал рядом. Зато носатый куда-то пропал. Небось не выдержал, в бой полез, однорукий наш.
— Бей!..
Отсюда хорошо видно, как с южного фланга, следуя через гати за колесницей Лигерона, в бухтуМуравьиной рекой вливаются мирмидонцы. И вместе с ними — фила-кийцы, которых привел с собой под Трою Протесилай, Без малого пять тысяч свежих, сильных, истомленных ожиданием бойцов! С севера, из-под скалистых круч Ройтейона, катятся саламинцы Аякса-Болыдого: второй резерв. А с кораблей, возле которых замешкалась часть испуганных дарданов, прямо им на головы начинают сыпаться таившиеся в трюмах мои свинопасы.
В тесноте: для пастырей абордажа лучше не придумать.
— Ахилл!
— А-а-ах!..
Всего лишь пятеро знают правду. Мы с Диомедом, Калхант, Патрокл — и малыш Лигерон, изнывающий сейчас вдали от битвы. Да, ему очень хотелось доиграть любимую игру, но он дал слово. Пока зазнайка Носач сам не явится к нему, умолять на коленях… Малыш держит свое слово. Он привык играть по правилам. И это чудесно. Потому что мне страшно подумать, что было бы, вступи Не-Вскормленный-Грудью в бой!
«Ему выжгли сердце! в бою он убивает всех… слышишь? Всех, кто рядом?..»
Я слышу, Патрокл.
Слышишь ли ты?! — одетый в доспех малыша, скрыв лицо под забралом шлема. Рано поседевший изгнанник, неистовая, убийственная любовь с копьем в руке — мой Патрокл, ты ведь знаешь: фланговые «клещи», явление неуязвимого оборотня, ложь в панцире ослепляющей правды… Мы оба знаем: главное — другое. Вот они, два великих полководца: Ужас и Восторг.
Наш восторг и их ужас.
%%%
…Почему так?
…Почему именно избитый, отчаявшийся, умирающий, загнанный в угол и прижатый к стенке, едва завидев мчащееся от поворота дороги спасение, ощутив в руке твердость ясеневого древка, вместо затхлого дыхания обреченности вдохнув хмельной глоток надежды…
.
..Почему он становится опасней Гидры и смертоносней Медузы, и в его еще недавно тусклых глазах: крылья победы?!
Ответы — убийцы вопросов.
%%%
Это уже случалось с Одиссеем. Совсем недавно: целую вечность назад, в Авлиде. Когда черное облако окутало дуреху Ифигению, и рыжий басилей вдруг раздвоился. Сейчас памятное ощущение вернулось, сильно качнув землю под ногами. Битва давно откатилась от искореженных укреплений, в лагере остались мертвецы да раненые. Первых было много, очень много, особенно дарданов, пеласгов, ликийцев… странно: язык не поворачивался назвать их врагами. Вторых — куда меньше. Но убирать трупы или заботиться о собственной ущербной плоти никто не спешил. Взобравшись на вал, все смотрели туда, где пыльное облако, взблескивая сполохами металла, неотвратимо двигалось к замершей на холмах Трое. Моргали, терли глаза, густо налитые кровью: там, в глазах, щедро проливая алое с серебром, билось отражение боя. Исход близился.
Бок дергал гнилым зубом. Мучил. Издевался. Чувствуя себя Прометеем [33] в час явления коршуна-палача, Одиссей скрипел зубами. Не в силах разобрать подробности, рыжий видел лишь, что защитники города в панике отступают, бегут, бросая оружие, а ахейцы гонят их к Скейским воротам. Будто итакийские овчарки — овец. Сбивая в кучу. Направляя. Безнаказанно и сосредоточенно. Почти сразу взгляд сделался чужим, Далеко Разящим, влюбленным в битву, приближая ее вплотную. Рывком. Так разбегаются жарким днем: взлететь над краем скалы и, вздымая тучу брызг, окунуться в соленую прохладу моря. Рыжий прометей знал, что по-прежнему стоит на валу рядом с Диомедом, но все его чувства кричали о другом.