Так и так не вырвались бы.
Когда Татьяна вернулась с дежурства, муж уже был дома. Угрюмо мерил шагами комнату, глядел в пол. Пинать иностранцев не пытался. Да и кресло в углу бесстрашно выпятилось велюром обивки: что, достал?!
Ояма хренов…
— Ну как выступил, Вовка?
— Нормально… устал, вот и все…
Видя, что муж не в духе, Татьяна не стала приставать с расспросами. А на следующий день Вовка ворвался в дом другим человеком: сияющий, с огромным букетом тюльпанов в руках; в сумке — шампанское, конфеты и еще всяко-разно…
В общем, был чудесный вечер при свечах. Вовка выпил чуть больше обычного, непрерывно шутил, рассказывал анекдоты — вот только иногда Татьяне чудилось, что веселье это натужное, вымученное, что муж заливает вином червя, который точит его душу изнутри, не давая просто радоваться жизни, удаче, победе, о которой он так мечтал. Ведь выиграл же, действительно выиграл! И диплом с радужной голограммой внизу принес, и денег, как обещано,
— сумма впрямь оказалась весьма и весьма приличной! Правда, Вовка вскользь обмолвился, что после вчерашней встречи следующий соперник отказался от боя с ним — но, в конце концов, какое это имело значение?!
— Сбылась мечта идиота! — еще с порога процитировал он Ильфа с Петровым.
Потом праздник закончился, начались обычные будни. Вовка как-то сразу увял, осунулся, но Татьяна списала это на переутомление — небось победы даром не даются! Она уже начала прикидывать, на что лучше пустить призовые деньги: муж сам вручил ей большую часть суммы, сказав: «Распоряжайся!»
Однажды Вовка вернулся домой крайне нервный, явно не в себе — она даже не решилась спросить его, что случилось, — и первым делом сунулся в гостиную, к своему любимому плейеру с кассетами.
И через мгновение раздалось разъяренное рычание:
— Что ж ты, подлец, делаешь?! Ты что стираешь?! Мою кассету?!
— Сдурел, отец? Какая — твоя? Я фильм пишу…
— Да я тебе, сопляку…
Татьяна влетела в комнату и застала безобразную сцену: красный от гнева, как помидор, Вовка остервенело тряс родного сына за плечи, словно душу из парня хотел вытрясти!
В щели остановленного видика наполовину торчала кассета…
— Вовка! Прекрати сейчас же!
Муж на миг застыл, потом поспешно, даже слегка испуганно отпустил сына.
— Совсем крышей поехал со своими кассетами! — почти выкрикнул Шурик, отходя подальше от отца. — Я на свою кассету писал, на свою, на чистую! Всю запись мне испортил…
Вовка молча сунулся к плейеру, вытащил кассету, перевел взгляд на пустую коробку, на другую кассету в точно такой же коробке, лежавшую рядом,
— и вдруг, ссутулившись больше обычного, поспешно вышел из комнаты.
— Я на свою кассету писал, на свою, на чистую! Всю запись мне испортил…
Вовка молча сунулся к плейеру, вытащил кассету, перевел взгляд на пустую коробку, на другую кассету в точно такой же коробке, лежавшую рядом,
— и вдруг, ссутулившись больше обычного, поспешно вышел из комнаты.
Когда следующим утром Татьяну разбудило привычное дребезжание будильника, мужа дома не было. И куда он подался в такую рань? Она принялась, как обычно, ставить чайник и намазывать бутерброды. Шурик все никак не просыпался, хотя время поджимало. «Жалко будить, но придется», — вздохнула Татьяна.
Дверь в комнату сына была приоткрыта.
— Шурик! Вставай, пора…
Не отзывается.
Она подошла, слегка потеребила сына за плечо.
— Просыпайся…
Не отзывается.
Она тряхнула сына сильнее, еще раз…
— Шурик!!!
…Дыхание едва ощущалось. Татьяна не была врачом, но даже она поняла — дело плохо.
Бросилась к телефону.
Длинный звонок в дверь.
— «Скорую» вызывали?
— Нет, я только собиралась… Боже, как вы вовремя!
Белые халаты наполнили квартиру.
* * *
Это уже позже Татьяна сообразила, что «Скорую» вызвал Вовка, поняв, что с сыном неладно. Вызвал перед тем, как уйти.
Уйти насовсем.
Больше он не появлялся.
Третий день — все то время, пока реаниматоры пытались вывести беспамятного Сашу-Саньку-Шурика из комы.
Третий день.
ОЛЕГ
— …Вот такая… вот такая история.
Татьяна все-таки не удержалась, всхлипнула. Глаза у нее блестели слезами, она сама это прекрасно понимала — и поспешила спрятаться за сигаретным дымом.
— Да, история, мягко говоря… — Если честно, я понятия не имел, о чем тут говорить, хоть мягко, хоть твердо.
И сигареты у меня не было, чтоб получить передышку и собраться с мыслями.
— Я списки у старосты возьму, — деловито заявил Димыч, ухватив чужую рюмку с коньяком и почти сразу торопливо отдернув руку. — Там телефоны есть. Обзвоню народ, может, кто Монаха… Володю видел.
— Да, правильно. Обзвони. Татьяна, скажите: а координат этой… Ольги у вас нет?
— Нет, к сожалению. Они, наверное, были в записной книжке мужа, но книжку он унес с собой.
— А во что он оделся, когда ушел? Впрочем, вы же не видели…
— Не видела. Но я могу с уверенностью предположить…
Татьяна предполагает вслух.
С уверенностью.
— …Да, чуть не забыла! Сумку он забрал. Большую такую, синюю, спортивную, с надписью «Reebok». И кимоно свое унес.
Киваю. Если унес кимоно — значит, рассчитывал тренироваться. А где он способен тренироваться, можно в общих чертах представить. Поспрошаем, пошуршим.