«Чтобы там ни говорили, а Гиббон — известный автор. Понятно, что людям с отсутствием таланта, с поверхностными знаниями, например таким, как я, недоступны его потрясающие истины, но очевидно, что в переводе пропала та торжественность тона, которая звучит в его «Истории упадка и крушения Римской империи». Перевод не достигает уровня полного, без сокращений, семитомного издания 1909 года, изобилующего иллюстрациями и вышедшего под редакцией профессора Бюри. Я читаю Гиббона при свете лампы у изголовья кровати и никак не могу отложить в сторону; сонное дыхание жены, шелест переворачиваемых страниц, тиканье антикварных часов из Парижа — единственное, что нарушает глубокой ночью молчание, заполнившее спальню. И слабый свет, освещающий страницы Гиббона, становится светом разума, который сохранится в моем доме до самого конца».
Исао подумал, что под покровом ночи можно проникнуть во двор и сосредоточить внимание на окнах второго этажа в юго-восточном углу здания, и если откуда-то сквозь шторы будет пробиваться свет, который погаснет последним, значит, это лампа у изголовья кровати барона. Нужно ночью пробраться во двор резиденции и спрятаться там, дожидаясь, пока погаснет последняя из оставшихся ламп.
В подобном месте, конечно, есть ночной сторож, который обходит владение. Но вполне можно спрятаться где-нибудь в тени деревьев.
Однако у Исао возникли сомнения. Подозрительно, что барон помещает в журнале текст, в котором прямо оповещает обо всех своих уязвимых с точки зрения безопасности местах. Может быть, это эссе само по себе ловушка?
29
По мере того как приближался конец ноября, Исао все больше одолевало желание сообщить Макико Кито о том, что они расстаются навсегда. Он совсем перестал с ней видеться. С одной стороны, он был очень занят: обстановка постоянно менялась, и у него не было ни свободного времени, ни душевных сил, с другой — он боялся, что, расставаясь с ней навсегда, прощаясь перед смертью, он преодолеет свою застенчивость и в крайнем напряжении сил даст волю чувствам.
Его больше прельщала мысль умереть без встречи, но это значило бы не выполнить своего долга. Более того, он осознавал, что все его товарищи отправляются на смерть с частичкой божественной лилии на теле, цветами, которые дала им Макико. Она была жрицей, богиней их священной войны, войны Белой лилии. Исао был просто обязан от имени всех нанести прощальный визит. Эти мысли придали ему храбрости.
Он содрогался при мысли о том, что, придя без предупреждения, может не застать Макико дома. Идти во второй раз прощаться — он не мог даже думать об этом. Ночью, в прихожей — дальше он не пойдет — перед Исао в последний раз должно явиться ее прекрасное лицо. Днем, отступив от своих привычек, чувствуя, что одно это уже угрожает его спокойствию, Исао набрал номер, желая убедиться, дома Макико или нет. Случайно в этот день доставили устриц, и он решился пойти якобы для того, чтобы отнести подарок.
Бывший ученик отца, вернувшись домой, в Хиросиму, каждый год посылал им бочонок устриц, и вполне естественным было то, что мать послала его с устрицами к Кито, в семье которого были так внимательны к ее сыну, вот она — счастливая случайность.
В школьной форме, обутый в тэта, Исао вышел из дома, повесив на руку маленький бочонок. Время ужина уже давно прошло. Спешить было некуда.
Исао злил этот бочонок с устрицами: он понимал всю его несообразность в ситуации прощального визита человека, который отправляется на смерть. В раскачивающемся на ходу бочонке плескалась вода, и казалось, что это волны короткими языками лижут скалу. Чудилось, будто море затолкали в тесную темень и оно начинает протухать.
Этой привычной дорогой он идет, наверное, в последний раз, прощальный взгляд на тридцать шесть ступенек каменной лестницы, по которой столько раз поднимался. Ветра не было, и когда в пронизывающем ночном холоде он преодолел падающую водопадом лестницу, ему неожиданно захотелось оглянуться.
На южном склоне у дома Кито тянулись вверх три пальмы, в волокнах их стволов запутались зимние звезды, в домиках внизу света почти не было, но на торговой улице у остановки Хакусан фонари под крышами горели ярко, самого трамвая видно не было, однако его звуки разносились в вечернем воздухе, словно кто-то пытался выдвинуть ящик из старого стола.
Спокойный, привычный вид. Как все это далеко от льющейся крови и смерти! О той жизни, которая будет продолжаться и после его смерти, говорило все — закрытые ставни, рамы для сушки белья, тщательно расставленные горшки с крошечными деревцами. Эти люди не поймут его смерти, Исао был убежден, что волнения, которые поднимет он и его товарищи, не потревожат их сон.
Он вошел в ворота дома Кито. Нажал кнопку звонка у входа. Макико сразу открыла дверь, словно ожидала в прихожей.
Раньше он снял бы обувь и вошел в дом, но если он войдет, разговор затянется и чувства могут выйти наружу. Исао, вручая бочонок, сказал:
— Мать просила передать. Тут немного устриц из Хиросимы, вам в подарок.
— Спасибо, это такая редкость. Ну, заходи.
— Сегодня я только за этим.
— Почему?
— Занятий много.