Хонда, прежде чем почтить память друга, некоторое время неподвижно стоял перед камнем. Какое чудовищное несоответствие — юноша, живший исключительно чувствами, обрел дом здесь, под каменной пагодой. Когда-то Хонде казалось, что он замечает в своем друге признаки смерти, но они больше напоминали бушующее внутри пламя, в его душе сама смерть сверкала, была в постоянном движении. В этом же холодном камне не было ничего от Киёаки.
Хонда отвел взгляд и огляделся кругом. Сквозь облетевшие деревья был виден перекресток дорог, где он вышел из машины, в темной тени вечнозеленых растений стояли спиной к Хонде каменные стелы других семей: справа и слева выступали желтые и лиловые хризантемы — принесенные на могилы цветы.
В Хонде все протестовало: он не желал складывать руки в молитве, ему хотелось грубо окликнуть Киёаки, потрясти за плечо, он недовольно перевел взгляд на гранитную, правильной формы ограду и обнаружил на ней крошечные красные листики дикого винограда. Хонда подошел поближе: виноград тихонько полз по каменным столбикам ограды, цепляясь за гладкую поверхность камня, в конце концов дополз до верха и теперь тянулся к могильному камню Киёаки, похожие на крохотные сухие печенья листочки были желтыми с алыми кончиками.
И тут у Хонды впервые за последние дни отпустило сердце, он снова подошел к могиле. Низко склонил голову. Хлопнул в ладоши, закрыл глаза. Ни один звук не нарушал покоя.
Озарение пришло мгновенно — Хонда вздрогнул. Интуиция говорила ему, что под этим камнем в могиле никого нет.
26
Исао еще не показывал лейтенанту Хори ни основные положения плана, ни проекты листовок, которые должны будут сбрасываться с самолета. Хори был занят на осенних учениях и никак не мог с ним встретиться. До решающих событий оставалось больше месяца.
В октябре у лейтенанта должно было появиться свободное время — тогда он и займется планом.
Исао, который вернулся домой после недельного отсутствия, как обычно, радостно встретили мать, Сава и другие ученики школы. Может быть, потому, что у них не было случая поговорить вдвоем, Сава больше не заикался по поводу своего участия в убийстве Курахары. Так что у Исао не было случая поблагодарить его за деньги.
В этот вечер отца не было дома — он отправился на какое-то собрание, воспитанники школы хотели узнать, как прошли занятия у Кайдо, поэтому Исао отправился ужинать в общую столовую. Мать приготовила для всех ужин получше.
— Пусть пока поговорят… помоги-ка мне — возьми вот это блюдо.
Мужчинам в доме запрещалось входить в кухню, так что Исао принял у матери пестрое фаянсовое блюдо в коридоре. На нем были красиво разложены ломтики сырой рыбы — морского окуня, палтуса, в общем, такой, что не часто появлялась в меню учеников. Исао не понравилась вся эта возня с угощением. А Минэ поразило неприязненное выражение на ледяном лице сына, который в темном коридоре неохотно взял у нее из рук блюдо.
— По какому поводу такое изобилие?
— Для меня твое возвращение домой — праздник.
— Я всего-то на неделю уезжал тут неподалеку, а ты встречаешь так, будто я был за границей.
Исао никак не мог отделаться от мыслей о Курахаре и его деньгах. Это было самое неприятное — в собственном доме его постоянно преследует это имя. Оно отравляло и воздух школы, и воду, и все, что он брал в рот.
— Я специально приготовила, старалась, а ты и не рад. — Исао пристально посмотрел в глаза матери, которая явно обиделась. Зрачки были в постоянном движении, никак не могли успокоиться, как воздушный пузырек под стеклом строительного уровня. Под взглядом Исао глаза матери разом приобрели рассеянное выражение, скользнули куда-то в сторону.
Угощение, наверное, было просто очередной причудой. Но Исао не хотелось, чтобы в доме сейчас происходило что-то необычное, неважно, хорошее или плохое, хотя он понимал, что такое настроение связано со своего рода тревогой. Самые незначительные перемены были для него сейчас большой нагрузкой.
— Говорят, ты получил от Учителя выговор? Слышала от отца, — мать произнесла это даже кокетливо, как бы в шутку. Исао брезгливо представил себе брызги слюны, которые полетели с губ матери на просвечивающие ломтики рыбы. Воображая, как слюна потоком течет на только что нарезанную рыбу и зелень морских водорослей, украшавшую блюдо, Исао стремился таким образом прогнать другое неприятное ощущение.
— Да ничего особенного, — последовавший без намека на улыбку ответ Исао был, конечно, совсем не таким, какой хотела услышать мать.
— Вот противный, отвечаешь, словно чужой. А мать все беспокоится. — Минэ схватила с блюда ломтик рыбы и неожиданно сунула его Исао в рот. Тот обеими руками держал блюдо и не мог воспротивиться. Рот непроизвольно раскрылся под напором сильных материнских пальцев. Глядя, как мать, скрывая слезы, навернувшиеся на глаза, повернулась спиной и ушла в кухню, Исао поморщился: с ним обращались так, словно провожали на фронт. Материнская печаль каким-то чужеродным телом застряла во рту — он сердился, ему казалось, что кусок прилипает к зубам.
Отчего все вдруг сошло с привычной колеи? Трудно было поверить в то, что мать просто интуитивно что-то почувствовала или прочла в глазах сына его готовность к смерти.