…Как-то, это было весной, уже к вечеру, они беседовали — генерал, Макико и их троица, и тут во двор залетел фазан. Макико тогда сказала: «Да он из ботанического сада». У Исао и сейчас в ушах звучат эти слова: в его воспоминаниях фазан в красных перьях говорит женским голосом и похож на дивную красавицу, явившуюся из лесной чащи.
Под мелодию Шопена Исао перелетал в своих воспоминаниях с одного на другое.
Однажды майским вечером тот же удивительный голос произнес:
— Позавчера утром я отправилась на занятия икебаной, шел дождь, я спускалась по каменной лестнице, а ласточка, пролетая, задела край моего зонтика — как это опасно!
— Хорошо, что ты не упала на лестнице, — сразу среагировал генерал, но Макико имела в виду совсем другое: как бы ласточка не поранилась о спицы зонтика.
Исао сразу представил себе эту картину. В тени зонтика, в зеленоватом свете, сочащемся сквозь вощеную бумагу, трепещет бледное, в каплях дождя женское лицо, полное тревоги. Лицо женщины из женщин, каких больше нет. И для ласточки просто запрещенный прием — вот так в шутку бросаться к смерти, когда о тебе так тревожится, так заботится подобная женщина. Клинок, срезающий лиловый майский ирис в момент расцвета…Однако ласточка избежала этого. Тревоги закончились нежной поэтической сценой. Прелестная, направляющаяся к цветам женщина и ласточка разминулись, разлетелись в разные стороны.
— А как лилии из храма Идзагава? — Макико так неожиданно обратилась к Исао, что он даже переспросил:
— Что? — Пластинка оказывается уже кончилась.
— Лилии, которые нам там дали, лилии, что ты привез из храма Оомива.
— Я их раздал.
— И ни одной не оставил?
— Нет.
— Ну, это уж слишком. Говорят, что, даже засохшие, они до следующего года берегут от болезней. Я поставила их дома на алтарь.
— Засушили? — задал бессмысленный вопрос Сагара.
Нет. Дар богам — это очень серьезно, цветы нельзя сминать или ломать, я их поставила свежими и просто меняю воду.
— Но ведь прошел уже целый месяц! — удивился Исао.
— Удивительно, но они не вянут. Я сейчас покажу. Это на самом деле божественный цветок.
Макико вскоре вернулась, осторожно держа белую вазу с цветами. Поставила ее на столик, чтобы всем было видно. Срезанные лилии увяли, но не приобрели того безобразного оттенка, словно были обожжены огнем, а превратились в другие, неведомые цветы — белый цвет сменился бледно-желтым, стала заметнее, как при малокровии, — зелень сосудов, сами цветы стали меньше.
— Я дам вам по цветку. Возьмите с собой и берегите. Это талисман, он защитит от болезней и несчастий, — и Макико маленькими ножницами стала отрезать от стебля чашечки цветов.
— Да мы и так не заболеем, — засмеялся Идзуцу.
— Не надо так говорить. Это лилии, которые Исао собирал, а потом вез из храма Оомива…А потом, ведь существуют не только болезни… — слабо щелкающие ножницы словно обрезали слова.
Исао застыл у дверей веранды: он испытывал неловкость — получать цветы от женщины… Макико неожиданно умолкла, и он наконец взглянул в ее сторону. В свете лампы выделялся красивый профиль женщины, сидевшей у столика из красного сандалового дерева, но это было лицо человека, который в это мгновение что-то ясно увидел.
Исао произнес совсем не к месту громким голосом, словно угрожая молодым людям, которые были увлечены лилиями:
— Эй, как вы думаете, кого нужно убить сейчас в Японии, если убивать самого главного.
Кого, чтобы после его смерти Япония стала хоть немного чище.
— Может, Дзюгоро Ицуи, — вертя в пальцах полученный цветок, предположил Сагара.
— Да нет! У него есть деньги, но он так, мелюзга.
— Барона Синкаву? — спросил Идзуцу, подошедший к Исао, чтобы отдать ему лилию. Глаза у него уже горели.
— Если бы речь шла о десяти, он, наверное, стал бы одним из них. Но в деле пятнадцатого мая он колебался, метался туда-сюда. Я думаю, он просто отступник. Конечно, его нужно наказать за то, что он не патриот, но не таким способом.
— Премьер Сайто?
— Этот вошел бы в пятерку. Но кто стоит за ним из финансовых кругов?
— А, так, наверное, Бусукэ Курухара?
— Вот именно, — подытожил Исао, украдкой пряча за пазуху полученный цветок. — Если убрать этого, в стране станет лучше.
Взгляд ухватил белые женские руки, лежащие под светом лампы на столике красного дерева, и посверкивающие маленькой лужицей ножницы. Макико обычно не вмешивалась в разговоры друзей, но определенно обратила внимание на этот громкий, будто затеянный специально для нее спор. Нежные, обращенные на Исао глаза светились материнской любовью, они словно искали на нем отблески кровавой зари, утонувшей во влажной зелени вечернего сада, они смотрели на него, но были где-то далеко, за садом, к которому Исао стоял спиной.
— Дурную кровь следует выпустить. Может быть, это излечит страну. Трусливые люди бесцельно слоняются вокруг тяжело больного. Если оставить все как есть, то мы потеряем страну. — Макико произнесла это легко, как стих, и это согрело застывшую душу.
Исао обернулся, услышав за спиной частое дыхание и шорох травы. Устыдился того, как учащенно забилось его сердце. Наверное, в сад забралась бродячая собака. Об этом говорило прерывистое дыхание и грубое, словно раздвигавшее траву сопение.