Очень скоро после этого Хонду послали в командировку в Токио, дело было не особенно сложным, скорее председатель суда хотел таким образом выразить свою благодарность. Хонда должен был выехать ночным поездом 20 октября, 21 — присутствовать на заседании, следующий день, 22-е, приходился на субботу, так что он мог вернуться к понедельнику. Мать будет рада, что сын наконец-то проведет с ней три дня.
Поезд прибыл на Токийский вокзал рано утром, у Хонды не было времени заехать домой переодеться, и он собирался, расставшись на некоторое время со встречавшими, прежде всего сходить в баню здесь же, при вокзале, — вдохнув после долгого отсутствия воздух Токио, он сразу ощутил в нем какой-то непривычный запах.
Толчея на платформе, в вестибюле была такой же, как всегда. Странно бросались в глаза женщины в длинных юбках, но к этому они и в Осаке уже привыкли. Трудно было понять, в чем, собственно, состояло отличие. Но казалось, люди незаметно для них самих оказались пораженными каким-то невидимым газом, глаза у всех были влажными, будто отрешенными, они словно ожидали чего-то. Мелкий служащий с портфелем, мужчина в парадном костюме — накидке хаори и штанах хакама, женщина в европейском платье, продавец папирос, молодой чистильщик обуви, вокзальный служащий в форменной фуражке — все они выглядели как отмеченные одним и тем же тайным знаком. Что же это было такое?
Подобное выражение лиц бывает, наверное, у людей, когда общество со страхом ожидает каких-то событий, когда обязательно должно что-то случиться.
В Осаке он такого еще не видел. И Хонда, оказавшись перед странным, огромным призраком, черты которого Токио наполовину скрывал, напрягся, ему послышался судорожный смех, от которого дыбом вставали волосы и по телу пробегали мурашки.
Работа была завершена, в субботу вечером, достаточно отдохнув, Хонда, поддавшись внезапному порыву, позвонил в школу Сэйкэн. Подошел Иинума и, узнав Хонду, восторженно возвысил голос:
— Ах-ах, так вы в Токио. Я так польщен, что вы мне позвонили. С огромной признательностью вспоминаю, как вы меня с сыном принимали у себя дома.
— А как Исао?
— Позавчера уехал. Отправился в Янагаву изучать под руководством Учителя Кайдо Масуги обряд очищения. Я, по правде говоря, завтра в воскресенье тоже собираюсь туда — надо поблагодарить учителя за заботу о сыне, если у вас есть время, может быть, поедете со мной? Думаю, горы сейчас — красочное зрелище.
Хонда был в нерешительности. Можно было бы посетить Иинуму как старого знакомого, но если он, ныне действующий судья, специально появится на занятиях школы правого течения, могут пойти ненужные слухи, даже если он и не будет участвовать в обряде очищения.
Так или иначе, а завтра вечером или ранним утром послезавтра ему нужно уезжать обратно в Осаку. Хонда отказывался, но Иинума не отставал. Наверное, он не знал, как по-другому выразить свое гостеприимство. В конце концов Хонда согласился на совместную прогулку с условием, что он поедет инкогнито, и так как он в последнее утро командировки хотел вдосталь поспать, они договорились встретиться на станции Синдзюку в одиннадцать утра. Иинума сказал еще, что от станции Сиоцу линии Тюо около четырех километров нужно идти пешком вдоль реки Кацурагава.
Кайдо Масуги владел землей площадью около двух гектаров в месте под названием Хондзава в Янагаве уезда Минамицуру бывшей провинции Кай, как раз там, где река Кацурагава, делая прямой угол, неслась дальше стремительным потоком, земля выступала над рекой, словно огромный балкон. За рисовыми полями расположились зал для фехтования, где могли остановиться на ночь не один десяток человек, и храм.
Справа от висячего моста стояла маленькая хижина, отсюда, спустившись по ступеням, попадали в место очищения. На рисовых полях трудились воспитанники школы.
Кайдо Масуги был известен своим неприятием буддизма. Это было естественно, ведь он принадлежал к партии Ацутанэ, резкие нападки Ацутанэ на буддизм, его осуждение Сакья-муни Масуги Кайдо воспринял целиком и полностью и в том же виде передавал ученикам. Он считал глупостью то, что буддизм решительно не одобряет жизнь, следовательно, не может признать величайшего смысла смерти, то, что буддизм никогда не касался «духовной жизни», а значит, не постиг идею монархизма, которая была главным путем среди «сплетения» «жизней». Даже идея кармы для него была вредной, нигилистской философией.
«Основатель буддизма… его можно называть Сиддха, с самого начала был крайне неумен, более того, ушел в горы и всячески умерщвлял плоть; он не изобрел способа избавиться от трех бед — старости, болезни, смерти… его терпение подверглось сильному искушению; за несколько лет, живя в горах, он овладел искусством магии и с помощью нее стал Буддой, создал учение, по которому высшим царем является Будда. Основоположник буддизма из-за собственных заблуждений создал ересь, которая искажала его собственное учение, и стал грешником, испытывавшим тяжкие мучения».
«Еще до того, как учение Будды распространилось, раньше него к нам пришло учение Конфуция, а потом люди стали самоуверенны, слишком много говорили о карме, души ослабли, в конце концов это лжеучение всех привело в неистовство: появились люди, которые поверили в него, поэтому в делах далекого прошлого, когда так ценили предков-императоров, оракулов, эти люди стояли особняком и не внимали древнему богослужению; то же и в богослужении: к нему стало примешиваться буддийское…»