— Ну Алкестида, ну пожалуйста… — ныл и канючил Адмет день и ночь, доставая супругу. — Ну умри вместо меня, что тебе стоит…
— Отстань!
— Ну пожалуйста…
— Пошел к сатиру, урод!
— Ну я очень прошу.
— Ну умри вместо меня, что тебе стоит…
— Отстань!
— Ну пожалуйста…
— Пошел к сатиру, урод!
— Ну я очень прошу.
— Отцепись!
— А вот согласишься, тогда и отцеплюсь.
— О боги…
Короче, через несколько дней доведенная до состояния нервного срыва (или всё-таки помешательства?) Алкестида согласилась на просьбу надоедливого муженька, лишь бы он наконец от нее отстал.
Но хитрый подлец хорошо знал, что делал.
В любом случае он убивал одной стрелой сразу двух жирных зайцев: избавлялся от ужасного божественного пророчества и от надоевшей по самое «здравствуйте» жены. Пройдет некоторое время, и ничто не помешает Адмету жениться вторично на прекрасной, голубоглазой, сексуально озабоченной жрице храма Афины.
Вот такие коварные были в Древней Греции мужики.
Довольно потирая руки, царь тут же распорядился о начале погребальной церемонии. Вызвал в Феры знаменитых одноруких арфистов — виртуозов, веселых шутов из фиванского цирка, заказал много цветов, вина и конечно же эфиопов с дрессированными медведями. Сразу было видно, что очень серьезно отнесся царь к героическому поступку своей супруги.
— Я вечно буду скорбеть о тебе, дорогая! — с пафосом восклицал Адмет, обнимая Алкестиду за хрупкие плечи и при этом зорко следя за слугами, развешивавшими по стенам дворца праздничные ленточки.
И вот как раз в этот драматический момент к царю Фер заявился великий сын Зевса, который, понятное дело, всё испортил.
* * *
Слуги уже приготовились нести пока еще живую Алкестиду к ее наскоро возведенной из плохо отесанных досок гробнице, когда в город Феры вдруг прибыл Геракл, здорово развеселивший добропорядочных граждан, которые собрались поглазеть на диковинную погребальную церемонию жены царя Адмета, прослывшего в простом народе большим оригиналом.
Развеселили граждан довольно своеобразные кони, на которых величественно въезжал в город знаменитый сын Зевса и его личный (верный!) хронист. Правда, смеяться в голос никто не смел. Все прятали улыбки, повязав лица черными (траурными) кусками ткани.
— Может, тут у них какая-нибудь опасная эпидемия? — испуганно предположил Софоклюс.
— Смеются, сволочи, — презрительно бросил сын Зевса. — Если бы не наше твердое намерение поучаствовать в славном пиру, я бы им показал.
У дворца могучего героя уже поджидал сам царь.
— О, мой милый друг! — радостно воскликнул Адмет. — Какая честь для нас встречать знаменитого сына эгидодержавного Зевса!
— А что это я заметил в переулке похоронную процессию? Хороните кого? — с ходу спросил Геракл. — У вас кто-то умер?
— Да нет, — рассмеялся царь. — Это всё фигня! Не бери в голову! Лучше развлекайся на пиру, который я немедленно устрою в твою честь.
— Пир — это хорошо! — величественно кивнул могучий герой, стараясь не выказывать своего волнения.
Ведь очень скоро, неимоверно скоро, немыслимо скоро им с Софоклюсом предстояло попробовать чудесное царское вино.
Как и было обещано, начался пир.
— Ешьте, пейте, дорогие друзья! — щедро предлагал Адмет. — Ну а я присоединюсь к вам несколько позже. У меня тут… кое-какие дела, так, сущие пустяки. В общем… как только их решу, я ваш!
И, покинув дворец, царь помчался догонять погребальную процессию.
Адмет очень сильно рассчитывал, что грозный бог смерти Танат не заставит себя ждать целые сутки, как это случилось, когда надумала помирать троюродная бабушка царя.
Беззаботно пировали Геракл с Софоклюсом во дворце мерзавца Адмета. Знаменитые эллины в венках из плюща устроили настоящую грандиозную пьянку с шутками-прибаутками, пением, азартной стрельбой из лука по прислуживавшим на пиру эфиопам, с дружеским мордобитием и еще с многими не менее приятными, сатирски веселыми развлечениями.
— Геракл, расскажи о подвигах, расскажи о подвигах! — хлопая в ладоши, подхватили гости, после того как могучий герой в пятнадцатый раз исполнил хриплым голосом на бис свою знаменитую лирическую песню «О птичка, птичечка!».
Встав с атласных подушек, сын Зевса торжественно произнес:
— Как же я могу рассказать вам о своих великолепных подвигах, когда они еще не завершены?
— По-жа-луй-ста! — скандировали гости. — По-жа-луй-ста-а-а-а…
— Хорошо! — Геракл величественно кивнул и, наклонившись к Софоклюсу, тихо прошептал: — Будешь моим суфлером.
— Буду твоим… чем? Суфле? — переспросил пьяный историк, испугавшись, что от вина у сына Зевса внезапно проснулись тщательно скрывавшиеся каннибальские наклонности.
— Суфлером, идиот, — побагровел Геракл, — будешь мне подсказывать.
И, снова выпрямившись, могучий герой объявил:
— Поведаю я вам, дорогие гости, о самом первом моем подвиге. О битве с немейским львом!
— О-о-о-о… — одобрительно загудели пирующие.
— Не шкура ли этого чудовища надета сейчас на ваше прекрасное тело? — хлопая длинными ресницами, кокетливо поинтересовалась роскошная смуглокожая красавица, томно отпив из золотого кубка глоточек вина.
— Нет-нет, что вы! — обаятельно рассмеялся сын Зевса. — Это шкура немейского льва в детстве. Его же шкуру в зрелом возрасте я подарил моему отцу Зевсу — укрывать пол огромного тронного зала…