Что существенно: узнали, что на аэродроме он один оставлен был, и сменят его часа через четыре. Вернее, оставлено-то их, конечно, двое, он и капрал, но капрал дождался, когда отбудет поручник, и на мотоцикле поехал к бабе, тут рядом. Обещал на обратном пути купить водки, есть такой кабачок, где ещё можно купить водки — если предъявить ствол.
Порасспросил я его и про этот кабачок…
В общем, оставили мы паренька прохлаждаться в тенёчке, а сами отправились искать счастья.
И почти сразу нашли. То есть это Лёва острым глазом засёк, что в траве поблескивает какая-то хрень, и оказалось, что это два брелочка с ключами… Крис тут же в них вцепился, в ладонях греет, на морде идиотское счастливое выражение проступило. Говорит: ну, всё, знаю я, где наши, поехали.
Поехали так поехали. Из нас троих только я машину и умел водить — то есть Лёва тоже умел, но до педалей ногами не доставал. Сели мы, запустил я движок — потом повернулся к бойцам моим и говорю: а в курсе ли вы, хлопцы, что доедем мы самое дальнее до первого блокпоста? Потому что паспорта наши все остались у Тиграна… И призадумались бойцы, мудрость пытаются в ход пустить. А я предлагаю: давай-ка, Лёва, ты самый быстроногий — смотайся за винторезом. Он: есть! — и побежал. Крис говорит: Филя, нас же за этот винторез порешат, как морковку. Я говорю: нас и без винтореза порешат, найдут за что, а с винторезом мы, глядишь, и просочимся, куда надо. Ну, Крису следует должное отдать: в этом деле ты, говорит, главный.
В общем, сидим мы в машине и ждём, а огольца всё нет… Пять минут нет, десять…
Эх. Вдавил я педаль в пол, ограждение снёс — такие пластмассовые пирамидки, ну, ты их везде тут видел, типа, проезд закрыт — и к этим постройкам аэродромным подруливаю, Крис ещё на ходу выскочил, я думал, он за парнишкой побежал так резво, так нет, его полоскать начало… потом уже объяснил: будто ухнули мы с машиной с высокой-высокой горы и не то что падаем, а — скользим всё быстрей и быстрей; а я — ничего не почувствовал; ну опять же: кто Крис и кто — Филя, каждому своё. Меня, по-моему, только один раз на все эти чудные дела пробило — когда мы с твоим батькой познакомились, в городе Шамбале. И с тех пор — ни-ни.
Отвлёкся. Забегаю я в диспетчерскую (второй раз, учёный, забегаю правильно) — а там пусто. Ни винтореза, ни солдатика связанного, ни Лёвы. Я было обратно, но краем глаза какое-то пятно яркое засёк. Смотрю: а на пульте лежат два паспорта и записка: «Ухожу в революцию!»
Взял я паспорта, посмотрел — а это наши с Крисом. Под паспортами бумага синяя плотная лежит, почти картон, на ней написано что-то и огромная красная печать проставлена.
Ну, и одно словечко знакомое я рассмотрел: Ausweis. Ладно, думаю. А что «ладно»… это ж у них тут родной язык, всю жизнь с аусвайсами живут. И ещё по-французски они как-то… не помню. Но вот поди ж ты: внутри вдруг всё запахнулось.
Вышел. Крис уже просто бледный, не блюёт. Показал ему все находки, пожал плечами. Он тоже плечами пожал, посидел недолго, потом говорит: нет, Филя, думать после будем, а пока давай куда-нибудь двигать — отсюда подальше…
22
Иегова, сотворив мир, сказал, что это хорошо. Что бы он сказал теперь?
Джордж Бернард Шоу
По мере продвижения вперёд с городом определённо что-то происходило, но слово «оживать», которое попытался применить Костя, явно не годилось. Это было что угодно, только не жизнь.
Призрачные фигуры стали попадаться едва ли не на каждом шагу, часто группами; особенно они любили туманные сумерки, «утренние» и «вечерние». Слышны были и голоса, и гомон толпы — не всегда, а как бы приливами.
Двигаться, сохраняя если не рассудок в полном смысле слова, то способность не дёргаться и не шарахаться поминутно, можно было только по какой-то оптической оси, не всегда совпадавшей с серединой мостовой. Отклонившись же от оси на два-три шага, человек начинал ощущать себя рядом с какой-то сложной линзой: дома, к которым приближался, стремительно вырастали в размерах, изгибались и запрокидывались на тебя; а те, от которых удалялся, ещё более стремительно уменьшались и почти пропадали… Происходило это только «днём» — а потому движению очень мешало.
В сумерках торопливо искали ночлег.
Судя по всякого рода приметам, шёл восьмой, или девятый, или десятый день пути. Все сбились со счёта, кто вёл счёт — а кто не вёл (например, сам Николай Степанович), сказал бы, что идут они бесконечно и что конца этому не будет…
Там, где на плане отмечено было пересечение древка стрелы с последней на их пути, то есть с ближайшей к наконечнику перекладиной, то есть перекрёсток широких проспектов, обнаружился водоём — первый на их пути. То есть было множество фонтанов, бассейнов и декоративных арыков, высохших до кондиций, достойных великих пустынь.
Здесь же — была вода…
Самоё пересечение проспектов было выполнено как пологий арочный крестообразный мост без единой опоры, приподнятый над исполинской чашей. Поперечник чаши был шагов сто, не меньше; глубину на глаз взять было сложно, особенно учитывая всякие местные особенности рефракции (или чего-то ещё) — но похоже было, что девятиэтажный дом в ней скроется.