Брат Маркольфо надел поверх роскошной белоснежной галябии своё рубище — как ни протестовал Сулейман Аль-Кордуби. Зато поэт вырядился безукоризненно, отобрав из сундуков Абу Факаса самое лучшее.
— Но, садык, — возразил Абу Талиб, — как же я стану работать в паре с тобой, когда никак не могу в тебе разобраться? Кафирских монахов я повидал — ни один столь искусно в фияль не играл. И я чуть было не окосел, видя, как ловко ты на верблюда сел.
— Под моими обильными телесами, — важно сказал бенедиктинец, — скрывается стройный, изящный и прекрасный принц. Такое у нас бывает сплошь и рядом. И мне ещё повезло, что колдунья не превратила меня в лягушонка. В любом римском болоте полным-полно таких принцев.
— Я понял, — сказал поэт. — Значит, мы оба дети Сасана.
— Увы, — вздохнул монах. — Имени моего батюшки я вовсе не знаю. Какого такого Сасана прочишь ты мне в отцы?
— Ха! Не знаешь! — воскликнул Абу Талиб.
— Сасан являлся величайшим и благороднейшим из владык земных. Царь Сулейман не достоин был бы служить у него даже золотарём. А потомство Сасана было обманом изгнано из царства и лишено наследства. С тех пор мы и скитаемся по земле, добывая себе скудное пропитание, испрашивая добровольное даяние… О нас даже касыда сложена:
Мы дети Сасана. От Саны и до Хорасана —
Гуляют повсюду печальные дети Сасана.
Судьбина нас гонит по свету сквозь все границы,
Опухли от слёз наши лица, ввалились глазницы.
Мы жаркое лето проводим на горных вершинах,
А лютую зиму живём в плодородных долинах.
От Балха до Синда, от Рея до Табаристана,
От Фарса до Коньи, от Чага до Хамадана,
От волн Абескуна до Горного Бадахшана,
От Маверранахра, где древняя спит Согдиана,
До синих степей Таласа, до идолов Бамиана,
От ледников Кашгара и до песков Хотана,
От пристаней Халеба до выжженного Кермана,
От ласковой Ферганы до мелочного Джурджана,
От острова Киш до златоносного Зеравшана,
От славного Рея до цветущего Так-и-Бустана
Бредут и бредут неуклонно и неустанно
Весёлые, гордые, вольные дети Сасана!
Но от снегов Булгара и до пустынь Магриба
Дети Сасана странствуют вовсе не за спасибо.
Стонут тихонько купцы под нашей ласковой дланью:
В мире любую кубышку мы облагаем данью.
Коль мы лишились когда-то родимой своей страны —
Все нам должны на свете, только мы никому не должны…
Да, мы принимаем чужие даянья — но гордо.
В избранье своём мы уверены свято и твёрдо.
По финику с каждой лавки, по фильсу с динара,
Сбирают дети Сасана — цари базара.
Пускай у купцов почернеют от жадности лица —
Дешевле от нас откупиться, чем враз разориться…
Выслушав жалостную касыду до конца, монах из Абруццо опустил голову на воротник размышления и молвил:
— Брат, я ведь и сам такой. Правда, в наших краях не слыхивали о детях Сасана, зато называют нас и рыцарями сумы, и вагабондами, и братьями дороги, и сватами нужды, и шуринами праха, и деверями помоек, и пасынками надежды, и погонщиками собак, и укротителями кошек, а кое-где вообще принимают за цыган. А мы просто Божьи люди, взыскующие Божьей справедливости. Господь делиться наказал!
— Аллах всегда при делах — он вашему богу эти слова подсказал! — воскликнул Абу Талиб. — Нас тоже именуют по-всякому. Дервишами, суфиями, айярами, кличками новыми и старыми. А ещё нас зовут — стражи Ирема… Да чего ты, садык, вздрагиваешь всё время, когда заходит речь об Иреме? Конечно, любой увидеть бы рад многоколонный Ирем Зат-аль-Имад. Но пусть твоё сердце успокоится: город сей тебе не откроется. Нелепо думать, что Сокровище Мира предстанет перед глазами кафира… Ты, конечно, не обижайся, надейся и мужайся, но…
— Да мне всё равно, — снова сказал в лад брат Маркольфо. — Но как же вы его, Ирем этот ваш, сторожите, коли никто его найти не может?
— В том-то и дело! Я же сказать хочу, что лишь такая работа нам по плечу! Обратится некто к супругам престарелым, спросит: «А сын ваш каким занимается делом? В поле пашет или в кузнице молотом машет? Скажите по-свойски: может, он сотник в халифовом войске? Или кувшины искусно лепит? Или над бумагами в диване слепнет? Или проворно ткёт полотно? Что за уменье ему дано?» Тут, значит, матушка непременно заплачет, а отец глаза от стыдобы спрячет и дряхлой рукою махнёт: «Отпрыск наш непутёвый Ирем стережёт»…
— А-а! Собак гоняет, ветер пинает! — догадался бенедиктинец.
— Воистину, мир везде одинаков! Но ведь, согласись, без нас тоже нельзя!
— Никак нельзя! — радостно воскликнул Отец Учащегося. — Мы соль земли, мы Вселенной корабли, мы свету отрада, мы взыскуем Града!
— Так ведь блаженный Августин о том же говорит! — воскликнул брат Маркольфо. — О взыскующих Града Небесного!
— В небесах нет никакого Града, — возразил Сулейман из Кордовы. — Там, знаешь ли, только сады, где внизу текут реки… Аллах обещал всем правоверным эти сады! Но это — нам, а вам — огненный Джаханнам!
— Увы, мой друг, это ты с плачем и скрежетом зубовным последуешь в самое пекло… Спаситель, конечно, огорчится, но как-нибудь переживёт: он уже один раз за нас претерпел. Вдругорядь на крест не пойдёт!
— Да не был наш расул Иса ни на каком кресте! — воскликнул Абу Талиб столь яростно, что оба верблюда вскинули головы посмотреть, не началась ли между всадниками поножовщина — ведь тогда им тоже придётся воевать. — Сказано же пророком: «Они не убили его и не распяли, но это только представлялось им; и, поистине, те, которые разногласят об этом, — в сомнении о нём; нет у них об этом никакого знания, кроме следования за предположением».