Все молча повернулись и побрели к очередным арочным воротам — на этот раз угадывающегося гранатового цвета; наверное, когда-то они были неимоверно красивы. Николай Степанович подхватил оглоблю коляски, на которой ехала Аннушка, кивнул Толику: отдохни. Возможно, её зря посадили на коляску и везли — пока она шла, она была примерно такая же, как все; когда необходимость идти отпала, силы покинули её — все. Теперь она не то чтобы спала постоянно, но как будто находилась под действием сильнейших транквилизаторов: глаза её постоянно оставались полуприкрыты, взор не фиксировался, речь была невнятна. Но снять её с коляски и заставить просто идти ногами — уже не получалось…
Шаддам, прошедший под аркой первым, вдруг застыл, и все, кто подходил к нему, застывали так же.
В этой неподвижности не было изумления или тревоги, а было одно благоговение.
Николай Степанович прошёл под аркой и замер вместе со всеми.
39
Бедный Йорик!
Вильям Шекспир, «Гамлет»
Увы, бедный Вильям.
Джеймс Джойс «Портрет художника в юности»
Бедный Джеймс!
Джеймс Джойс «Дублинцы»
Бедный Джеймс…
Джейн Остин «Нортенгернское аббатство»
Бедная Джейн!
Йорик О`Нил, «Эпитафии»
Однажды, лет двадцать назад, Брюс посмотрел фильм «Касабланка» — и поразился.
Те, кто делал этот фильм — оператор, режиссёр, художник? — определённо бывали Здесь — хотя бы во сне. Бывают такие сны…
Здесь не существовало цветов; Здесь не было даже чёрного и белого — только миллионы оттенков серого. Только в небе иногда проступало что-то розовое, или зелёное, или фиолетовое; но это было не часто.
Это место в принципе имело имя, но использовать его считалось почти непристойным. Говорили «Здесь», или «Тут», или «У нас» — всё с нажимом, как бы с большой буквы. С большой и писали, если хотели писать.
Здесь было жарко днём и зябко ночью, но Брюс — да и многие из душ — понимали, что понятия тепла и холода Здесь — такая же условность, как и стены домов, или мощённые плиткой тротуары, или фонтаны, бьющие тёмной водой, не оставляющей пятен на одежде. Иногда, если отвлечься или задуматься, можно было как бы забыть про окружающие иллюзии и увидеть этот мир таким, как он есть: ледяной бесконечной пустыней, по которой абсолютно пустой призрачный ветер носит туда и сюда дрожащие частицы пепла.
Но это — только если суметь по-настоящему отвлечься. Если же внимать окружающему миру, то глаз видел узкие переулки с коленцами крутыми и кривыми, дома где в два, а где в пять этажей, но все страшно узкие, в два окна самое большее; балкончики противустоящих домов иногда смыкались над головами; иногда открывались входы во дворы, заваленные бог знает чем; из подворотен следили глаза недобрых. Широкие бульвары тоже встречались, усаженные коренастыми, толстыми в комле деревьями с тонкими и прямыми, как розги, ветвями; листья их были чёрные, жёсткие, блестящие, похожие на жучиные надкрылья. По бульварам ездили на рикшах, — или, как они назывались Здесь, на рикисях. Вавилонское проклятие Здесь не действовало, все души говорили на каком-то странноватом едином общем языке — но как не понимали ближних своих раньше, так не понимали и сейчас…
Жалкая светская жизнь Здесь сосредоточена была на набережной Леты, в видимости моста. Такого фантастического нагромождения театров, вертепов, игорных и боксёрских домов, кабаре и прочего, и прочего Брюс не видел больше никогда и нигде, даже в Лас-Вегасе, до которого одно время был большой охотник. Да и сама набережная постоянно была запружена народом, как при больших гуляньях. Окна и вывески горели, над крышами распускались настоящие и фальшивые фейерверки — а на скамеечках сидели компании по пять-шесть-семь душ и, вырывая друг у друга бинокли, смотрели пристально и жадно, кто это там идёт по мосту, весь такой уставший, разочарованный и печальный.
Туман, сырые испарения Леты действовали как лёгкое веселящее зелье, поэтому на набережной не стихал глуповатый смех.
Брюс, поглядывая сверху вниз с самой верхней террасы набережной, дошёл до нужного ему открытого ресторана «Золотой якорь». Здесь, он знал, собирались контрабандисты, доставляющие некоторые капризные души не на Поля, а на Остров-Которого-Нет, место мифическое и легендарное, обиталище переставших быть богов и героев. Цену контрабандисты заламывали несусветную, и никто не был уверен, что они довозят пассажиров до места, однако Брюс знал точно: ему достаточно войти в ладью, и всё. Дальше он может править и сам. Нужна только палуба под ногами, парус и руль.
А лоции Леты не существует, что бы там ни говорили…
Подбежал знакомый половой Коля, раскланялся, подал меню. Брюс заказал коктейль «Грёзы адмирала» — тем самым подав условный знак, кого он тут ждёт. Пока же ему взбивали коктейль, пока несли, пока Брюс сидел, как бы думая, с какой бы стороны приступить к употреблению пинты тёмного высокоградусного рома, горки взбитых сливок, посыпанных коричневым сахаром и корицей, и малой толики воды из Леты, — он осматривался и мотал на ус.
Пока же ему взбивали коктейль, пока несли, пока Брюс сидел, как бы думая, с какой бы стороны приступить к употреблению пинты тёмного высокоградусного рома, горки взбитых сливок, посыпанных коричневым сахаром и корицей, и малой толики воды из Леты, — он осматривался и мотал на ус.
Предметы Здесь казались даже более вещественными, чем в мире живых. На стену можно было опереться и разглядеть в известковом шве между тёсаными блоками ракушечника окаменевшую креветку; на стул — не просто сесть, а грохнуться с маху; столешница казалась грубо выструганной из дубовых палубных досок, пропитанных океанской солью до костяной твёрдости. Чем дольше Здесь задерживались души, тем более они становились похожи на обычных людей — мирных и буйных, кривых и красавцев, честных и сволочей, на женщин, детей и мужчин… Сегодня Здесь оказалось очень много полупризрачных душ, всё ещё ошеломлённых и даже возмущённых тем, что видимое вокруг совершенно не совпадает с их точными знаниями о том, как это должно быть на самом деле. Какой-то баклан, прости-господи, собрал вокруг себя довольно большую толпу полупрозрачных и кричал, что их всех обманывают и он идёт добиваться справедливости, а кто хочет — пусть идёт с ним!