— Может, опять полаять? — безнадёжно предположил монах.
Но тут с другой стороны корабля раздались и тявканье, и конское ржанье, и верблюжий рёв.
— Шакалы пришли, — равнодушно сказал Сулейман.
— Не погрызли бы они наших верблюдиков!
— Не бойся за благородных животных, — сказал Абу Талиб. — Они наверняка не привязаны, как и разбойничьи кони, — отобьются копытами. У шакалов и без них нынче добычи полно…
— Отчего же они не ушли?
— Наши кони и верблюды верны хозяевам, иначе нельзя…
— Интересно, кони-то хоть стоящие?
Потом иссякли даже пустопорожние слова, с помощью которых дети Сасана пытались отогнать страх неминуемой гибели — скорой, если с рассветом придут убийцы с подворья гнусного Абу Факаса, или мучительно долгой, если не придёт никто.
— У нас перед смертью принято исповедоваться, — сказал брат Маркольфо. — Я имею право принять твою исповедь… Э, да кабы у меня были руки свободны, я бы запросто тебя окрестил, исповедовал и соборовал, хоть и без святых даров! Странствующим и путешествующим можно. Чуть не повезло тебе: мог бы с оказией в рай попасть, да со связанными руками не больно-то окрестишь…
— Бабушку свою окрести, — огрызнулся аль-Куртуби. — Аллах свидетель, обидно пропадать, оказавшись у самой цели… Разве что рядом с нами вдруг забьют из песка священные источники Земзем и Сальсабиль…
— Достаточно лживых недомолвок, — устало сказал брат Маркольфо. — Не будем позориться перед небесами. Есть у испанцев, которых изгнали вы из прекрасной Андалусии, такое выражение — momento de verdad, «момент истины». Считай, что он настал. Поговорим теперь о затерянном городе…
…Что можно сказать о затерянном городе?
Сперва ты услышишь о нём — или из материнской колыбельной, или от рассказчика на базаре, или на бедуинской макаме, или в диване мудрецов, или умирающий путник на пороге твоего шатра прошепчет, прощаясь с этим миром:
— О Ирем Зат-аль-Имад! О Град Многоколонный!
Потом он всего лишь на мгновение покажется тебе на самом окоёме сахры, но ты до мельчайших подробностей увидишь, услышишь и запомнишь сахарный мрамор столпов его, тёплые плиты мостовых его, фонтаны его, бьющие выше колонн, обвитых плющом, розовые сады его, струнные переливы музыкантов его, тонкие голоса дев его, негромкие речи мудрецов его, огненные полёты ифритов его…
Наконец он овладеет всем существом твоим, и ты забудешь обо всём, и отправишься в путь, который может оборваться только со взмахом крыла Азраила над безумной твоей головой…
О Град, основанный сказочным царём Шаддадом из рода бану Ад! Все слышали о тебе, но только самые смелые видели тебя, только немногие вступили на площади твои, только избранным удалось вернуться и рассказать миру о чуде твоём.
Лучшие искали тебя и не находили.
Ибн-Рушд, всё постигший, и Аль-Фараби, мудрейший, называли тебя аль-Мадина аль-Фадиля — Добродетельный Град…
Чистые Братья, чающие прихода Махди, стремились в аль-Мадина аль-Руханийя — Духовный Град…
Ибн-Сина, Исцелитель, считал, что это аль-Мадина аль-Адиля — Справедливый Град…
Ибн-Баджа, Серебряный, говорил, что Многоколонный Ирем есть аль-Мадина аль-Камиля — Град Совершенный…
Был в городе Сане один поэт, таинственно сгинувший Аль-Хазред. Он сам в Иреме побывал и касыду о том написал:
С тех самых пор, как стали дороги тянуться к моим ногам,
Населённую четверть мира я обошёл, упрям,
Пока не услышал песню у развалин Афрасиаба,
Которую провыл мне сам преславный Скрытый Имам:
«Попутчика не пробуй искать — никто с тобой не пойдёт.
Продай астролябию моряку — он с руками её оторвёт.
Карту порви, чтобы впредь она никого уже не смутила.
Пожалей, отпусти верблюда — он домой дорогу найдёт.
Теперь ты можешь свинину жрать, можешь лакать вино —
Тому, кто взялся Ирем искать, ничего не запрещено.
Или ты отрёкся от мира, или мир от тебя отрёкся —
Ты услышал огненных демонов, а другим того не дано.
Не думая, не колеблясь, устремляйся на этот вой,
Проруби себе дорогу в толпе, стену пробей головой —
Только тогда, быть может, перед тобой предстанут
Трое вожатых на выбор — безумец, дитя, слепой.
Трое вожатых, но к цели выведет лишь один.
Сегодня это ребёнок, завтра — слюнявый кретин,
Послезавтра поверь слепому, а если не угадаешь —
Самум твоё дыхание выпьет, высушит плоть хамсин.
Но, допустим, тебе повезло, и ты стоишь, поражён,
И видишь, как из бархана прорезается к небу он —
Город, где тысяче шейхов служат тысяча джиннов
И тысяча пери кружатся меж тысячи колонн.
Но воздержись от движенья, не торопись шагнуть:
Тысяча стражей незримых тебе преграждают путь.
И, если в душе твоей скрыто хоть пол-кирата страха —
Полюбуйся, рыдая, вернись домой и всё поскорей забудь.
Но если твоё желанье любого страха сильней,
Скорей прикоснись рукою к плоти священных камней.
Пусть уничтожит сразу, а если не уничтожит —
Вселенная пред тобою. Действуй, бери, владей…
— Да, — сказал бенедиктинец, выслушав сбивчивые и вдохновенные речи спутника. — Один армянский купец (звали его Эдуардо, сын Геворка) в Константинополе рассказывал мне об этом чуде, которому не стоится на одном месте. Там, мол, исполняются любые людские желания. Ты туда как — за вдохновением стремишься или сильно разбогатеть собрался?