Сор имел хвост и был колдовской зверь, и хитрость его, коварство и злоба не знали предела. Шар был как огромная каменная черепаха и был самый сильный среди них всех. Ассарт умел рыть ходы до огненного ада и ледяного ада, и рыл он так быстро, что земля не успевала вскрикнуть. Дево ползал на брюхе, потому что не имел ног, но знал ход звёзд и лун на все времена. Хобб был самый маленький из братьев, зато умел делать так, что находился в тысяче мест сразу. Йрт, одноглазый, однорукий и одноногий, владел настоящим огнём. Фтах же, похожий на огромную голову, мог сделать новый мир, такой же, как прежде, или другой…
Фтах создал новый мир взамен погибшего — и, может быть, не один; Сор и Дево создали эронхаев и мангасов; мангасы с позволения эронхаев создали людей… Но кто был тот Бог, который создал чёрного великана и море жёлтого яда? Мир — это Земля или мир — это Вселенная? Осталось ли что-то от первомира, разбившегося на малые осколки? И было ли что-то ещё раньше? А что такое «раньше»? А если было, то как и где?
Многими вопросами задавались эронхаи, полные восторга и радости познания.
Они добрались до многих звёзд, но нигде не нашли равных себе; они проникли в глубины материи и убедились, что там, где кончается самое простое, начинается самое сложное; и то же самое со временем: там, где кончается запредельное прошлое, начинается запредельное будущее, но время при этом не замкнуто, и нельзя, описав петлю, попасть туда, откуда вышел. Время вообще оказалось очень интересной и не до конца понятной субстанцией…
В каком-то смысле наш мир, наше пространство — это просто взгляд на время изнутри времени.
Да-да-да, до своего перерождения Шаддам занимался именно этими исследованиями…
Так вот, как исследователь он в общих чертах знал, что где-то когда-то ещё одна группа наткнулась на некий временной пузырь — похожий на тот, в котором бок о бок с эронхаями жил занятный народ людей, бежавших от будущего, но только гораздо большего размера, — в котором обитало нечто, по свойствам своим напоминающее то, что отвечало понятию «Бог». По крайней мере, оно могло делать мёртвое живым и живое — мёртвым.
И сразу в воздухе повисла мысль: а нельзя ли это если не подчинить, то хотя бы исследовать, а потом использовать полученные знания? Поскольку последнее, что осталось недоступным эронхаям, — это подлинный смысл жизни…
Те исследователи доставили в Ирэм крошечную часть этого — каменную чашу, напоминающую половинку яйца. Возможно, что чаша и была на самом деле половинкой яйца.
Что случилось потом, Шаддам просто не знает. Он ушёл в перерождение…
Никто не заметил, как Нойда исчезла. Она появилась, когда слушатели расходились.
Аннушка вскрикнула, но сдержала себя. В зубах Нойда держала дёргающую хвостом небольшую серую крысу.
В ожидании парабеллума
…Потом Хасановна подошла к Лёвушке, внимательно в него всмотрелась и процедила: «Географ…» Лёвушка оправдывался: «Я не географ, я историк!»
Но дело было сделано.
Повторилась воспетая в песне (и, я думаю, типичная для всех харизматических лидеров) ситуация: «Он шёл на Одессу, а вышел к Херсону»… Вместо того, чтобы въехать в туннель, ведущий прямиком в Италию (туннель был железнодорожный, но ездили по нему на машинах, поезда же не ходили давным-давно), мы оказались (наверняка миновав нечувствительно десяток блокпостов) на улицах Женевы, в самой цитадели банкистов. Лёвушка же, напоминаю на всякий случай, был вождём кантонистов Йоханном Акстельмейером, мы ехали на грузовиках с кантонистскими белыми звёздами на бортах, и бойцы, сопровождавшие нас, одеты были по-кантонистски (то есть во что попало). А тут ещё партизанский джип — Ангара ехала с нами, чтобы Лёвушка познакомил её с командирами, охраняющими подходы к туннелю…
Надо было что-то делать. Лёвушка, страшно сопя, посовещался с Тиграном, с Ангарой, потом по рации вызвал свой штаб — и двинул на Женеву прикорнувшие в тёплых деревнях войска. К утру гражданская война была выиграна…
Да, вот ещё что: пока мы ехали, я рассказал Лёвушке, что прочёл наконец записку.
Я её всё-таки прочёл.
Лёвушка пошипел немного, сказал, что я прочёл неправильно, потому что вот здесь не та буква и здесь тоже, но потом махнул рукой и почти согласился…
Я в последней битве не участвовал. Формально — я охранял наших, фактически — проспал остаток ночи на полу в коридоре какого-то переполненного отеля. Помню, как через меня перешагивали…
Утром я столкнулся нос к носу с дзедом. Удивляться не имело смысла. Всё тонуло в перламутровом дыму…
32
Сегодня он пьёт человеческую кровь, а завтра начнёт курить!
Мардж Симпсон
Цунэхару довольно скоро и непонятно почему ощутил, что ситуация начинает меняться в глупую сторону.
Помню, как через меня перешагивали…
Утром я столкнулся нос к носу с дзедом. Удивляться не имело смысла. Всё тонуло в перламутровом дыму…
32
Сегодня он пьёт человеческую кровь, а завтра начнёт курить!
Мардж Симпсон
Цунэхару довольно скоро и непонятно почему ощутил, что ситуация начинает меняться в глупую сторону. Это началось ещё в ресторане, когда побуревший от непривычных умственных действий полицейский решил провести следственный эксперимент, для чего стал отбирать девушек, похожих по параметрам на жертв. Его наконец связали, заперли в одном чулане с первым — и стали вызванивать следующего. Под шумок Цунэхару вернул на положенное место (подменив дешёвой сувенирной подделкой) боевой нож хамидаси работы мастера Куро, что жил и творил в конце эпохи Муромати, на исходе сёгуната Ёсиаки Асикага, последнего главы своего дома… Потом оказалось, что у многих в ресторане точно такие же, как у Цунэхару, тёмно-серые сумки, которые носят на плече. В некоторых сумках угадывалось что-то округлое и тяжёлое. Русские варвары долго не хотели отпускать его, даже увели в свой номер под самой крышей отеля и налили водки. Цунэхару вежливо пил, пока водка не кончилась, наконец поблагодарил и попытался уйти, его пошли провожать — и в это время на улице началась стрельба. Прильнули к окнам. По небу медленно плыли трассирующие пули. Под окнами туда-сюда сновали мотоциклисты. Проехал, громыхая волочащимся железом, странный (похоже, что самодельный) танк.