Хотелось, чтобы всё скорее кончилось.
Я зажёг спичку. Начал подносить её к свече, но свеча вдруг загорелась сама. У неё было неприятное мертвенно-сиреневое пламя. Этот свет странным образом погружал всё не то чтобы в темноту, но в сумерки. Пламя лампы, например, уже ничего не освещало…
На стене — там, куда падала тень от карты — образовалась дверь. Проход. Японец стоял совсем рядом с нею. Дверь была маленькая и узкая. Он с сомнением оглянулся на дверь, посмотрел на меня, на Ирочку…
Я по-дурацки поднял руку и покачал ладонью: попрощался.
Дверь была маленькая и узкая. Он с сомнением оглянулся на дверь, посмотрел на меня, на Ирочку…
Я по-дурацки поднял руку и покачал ладонью: попрощался. Улыбаясь во весь рот.
Перламутровый дым вдруг дёрнулся и насторожился.
Японец неохотно Ирочку отпустил и, придерживая сумку, задом — показывая мне при этом нож — шагнул в дверь… шагнул, шагнул, шагнул…
Исчез.
Я понял, что он был смертельно опасен.
И — махнул рукой по свече, но она погасла сама за долю секунды до удара. Сразу очень ярко и весело вспыхнула лампа.
Дверь исчезла почти мгновенно.
И следом, тут же, мгновенно — прошло оцепенение, прошла дурацкая неловкость, прошло всё. Я стал как тот огонёк лампы: нормальный и правильный.
Успел подхватить Ирочку, сел рядом с ней на пол, погладил по голове. Кажется, её шок проходил. Но тогда она сейчас заревёт… Я держал её изо всех сил, чтобы она не заревела.
А потом… потом…
Грааль стоял под столом, в глубине, почти в темноте. Я бы его и не заметил, если бы перламутровый дым, втягиваясь внутрь чаши, не переливался в случайном лучике света лампы так ярко и яростно…
35
Всех ожидает одна и та же ночь.
Гораций
— Что вы делаете, Николай Степанович? — Костя подошёл и сел на корточки. Вблизи было видно, что и его лицо, как и лица всех остальных (Шаддама — чуть в меньшей степени, Толика — чуть в большей), приобрело странный серебристо-пепельный оттенок. И глаза будто бы полиняли… — Если не секрет, конечно.
— Не секрет, — сказал Николай Степанович. — Какие у нас уже могут быть секреты? Другое дело, что надежды на этот прожект… — он махнул рукой. — У крысы сточены зубы. Она как-то попала сюда из… — он поискал слово, — из настоящего мира. Где каждый что-то грызёт. Видимо, она знает дорогу. Крысы вообще много чего знают… или знали… Скорее, знали, прошедшее время, их цивилизация погибла, остались варвары. Да… о чём это я? А, конечно. Хочу попросить нашу крыску отнести записку. И вот — эту записку изготовляю…
Он поднял на уровень глаз давешнее письмо Иосифа Аримафейского.
— Старым тюремным способом. Накалываю буковки…
Костя нахмурился, пытаясь сконцентрироваться. Да, ни ручки, ни карандаши тут не писали…
— А если выцарапывать?
— Пробовал. Получается что угодно, только не буквы… Вот, видишь?
Костя присмотрелся. Да, буквы это не напоминало ничуть.
— Мой отец, помню, незадолго до смерти вот так же писать разучился, — продолжал Николай Степанович. — Я сейчас даже, грешным делом, испугался слегка… Но потом понял: это всё то самое проклятие на соль. И даже вспомнил, где я похожее читал: в Париже накануне войны познакомили меня с поэтом-алжирцем, звали его Раймон Бен Башир, на несколько лет меня младше был, он пошёл потом в лётчики и погиб над Верденом… Мы с ним очень хорошо подружились, он очень много знал о старых народах, о потерянных в пустынях городах… Была у него повесть, «Стражи Ирэма», в семнадцати макамах, представь себе, я её перевёл и в «Аполлон» отдал, но так почему-то и не напечатали, а куда французская рукопись делась, я уже и не помню. Сгорела где-нибудь. У меня три раза архивы горели… Кажется, там я в первый раз про все эти древние проклятия и прочитал. А когда переводил, ещё всяких уточнений требовал… Жалко, не дожил парень.
Был бы тогда он наш.
Костя кивал, слушал внимательно и строго. Так пьяные люди иногда берут себя в руки и стараются выглядеть, как трезвые, и совершать трезвые поступки. Николай Степанович знал, что мысли и у Кости тоже — плывут и разлетаются.
Очень ненадёжная штука — разум.
Хуже всего, подумал Николай Степанович, что я до сих пор не уверен, что у меня получается осмысленный текст. Что я прокалываю там, где надо. Что буквы на самом деле звучат так, как мне это представляется. Что слова там будут означать то, что мне мерещится здесь…
Наверное, мы всё-таки умрём. Или развоплотимся, будем как тени. Кажется, этот бесплотный мир уже совсем рядом. Кто-то гуляет по улицам, слышится речь и смех.
Костя встал и медленно побрёл прочь. Все лежали или сидели порознь. На миг Николаю Степановичу показалось, что сквозь тело малого таинника просвечивают медные деревья впереди — но нет, это была просто тень от ветвей…
Крыса и Нойда лежали на каменных плитах нос к носу — и, наверное, беседовали.
Итак, на чём мы остановились? Ага, вот. И где у нас дальше буква ламед?..
36
Интуицией называют способность некоторых людей за какие-то доли секунды ошибочно оценить ситуацию.
Фридрих Дюрренматт
Самурай Катаоки Цунэхару, прижимая к груди сумку с бесценной яшмовой чашей, шагнул за дверь — и вдруг застыл, поражённый скверным предчувствием. Он знал по опыту, что выход из колдовских подземных туннелей — тот, который у селения Оцу — находится недалеко от берега озера — и, когда покидаешь подземелья, то озеро тебе открывается во всей красе… но вода не могла быть настолько близко. Сейчас же она буквально ревела под ногами!