В ожидании парабеллума
Мы не доехали до лагеря метров сто. На обочине стоял один грузовик, а другой — перегораживал нам дорогу. Рядом с грузовиками раздолбанно слонялись бойцы, одетые пёстро — но в кантонистских беретах и с кантонистскими белыми повязками на рукавах.
По идее, нам их опасаться не следовало, это были почти наши люди, но любая революция тем и характерна, что свои и чужие слишком часто меняются ролями…
Был поздний вечер, шёл мелкий липкий дождь, светили фары. Мы вышли из машины. Навстречу нам от грузовика шагнули трое, облитые в чёрную кожу; первый был маленький и тощий, но уже почти не похожий на себя.
— Герр Йоханн Акстельмейер, как я понимаю? — кивнул я головой. — Позвольте представить…
— Некогда трепаться, — сказал герр Йоханн Акстельмейер. — У нас на всё про всё минут двадцать. И не называй меня этой дурацкой кличкой.
— Лев Давы… тьфу, Лев Кимыч, — сказал один из его клевретов. — Давай я объясню по-быстрому?
— Давай, Терешков, — нетерпеливо махнул рукой теперь уже бывший герр Йоханн Акстельмейер. — Только действительно по-быстрому!
— Степан, слушай внимательно и ребятам своим основное переводи, надо, чтобы и они понимали, — начал Терешков; он был жилистый, скуластый и лысый. — Действительно, минут через двадцать — ну, через полчаса — вся эта замять швейцарская кончится. И сейчас от нас зависит, как именно она кончится: или всё вернётся примерно к началу, или завертится уже так, что отсюда не выберется ни одна собака. Надо, чтобы ты прошёл в лагерь и быстро вывел оттуда всех наших…
В общем, как я понял тогда и достроил всё потом, именно эти ребята, Терешков и второй, Марков, устроили в Швейцарии отвязный хэппенинг. Они думали, что получится весело. У них была машина времени (вот не вру: настоящая машина времени!) и какие-то давние личные счёты с маленькой альпийской республикой. Поскольку они могли сновать из прошлого в будущее и обратно, то смогли вычислить, где, как и что нужно подкрутить в прошлом, чтобы в итоге произошло то, чего они добивались.
Они думали, что получится весело. У них была машина времени (вот не вру: настоящая машина времени!) и какие-то давние личные счёты с маленькой альпийской республикой. Поскольку они могли сновать из прошлого в будущее и обратно, то смогли вычислить, где, как и что нужно подкрутить в прошлом, чтобы в итоге произошло то, чего они добивались. То есть: революция и гражданская война («Чтобы этим падлам не в струю было пломбировать всякие там вагоны…») — возможно, с последующим распадом конфедерации на отдельные кантоны.
Они сделали это. А потом что-то пошло не так.
Машина времени иногда отказывалась перемещаться сама — вместо этого она непредсказуемо и неравномерно ускоряла и тормозила время вокруг себя. А может, не только время, потому что и с географией творилось что-то невероятное… Потом машину они вроде бы отладили, но работала она всё равно не слишком надёжно. Они, конечно, стали считать, разбираться, что же произошло — и получалось так, что вся та ерунда началась тик в тик тогда, когда наша экспедиция ступила на травку лётного поля — и её тут же раскидало по разным временам и пространствам.
Да, и ещё: выяснилось, что Марков и Терешков — давние кореша Хасановны, Криса и дзеда. Что лишний раз подтвердило непременную истину: мир тесен.
Тем временем в лагере наши — то есть тётя Ашхен, Хасановна и Тигран во главе, остальные обеспечивали огневую поддержку, — обеспокоенные моим долгим отсутствием, взяли власть, захватили тётку из администрации и потребовали моего немедленного возвращения, а поскольку она не имела ни малейшей возможности меня им предоставить — то и посадили её саму под арест, туда же напихали албанцев… в общем, получилось весело. Через пару часов весь лагерь был осаждённой крепостью. Польские миротворцы налетели — и откатились, унося своих контуженых; в качестве утешительного приза им вручили часы с маятником.
Так вот, согласно тому, что разведали в будущем Марков и Терешков: если мы сейчас быстро смотаемся из страны, тут всё придёт в относительную норму, швейцарцы покрутят головами, пожмут плечами, хлопнут валерьянки по пятьдесят кубиков — и заживут более или менее нормальной жизнью. Если же мы смыться не захотим или не сумеем — то тут начнётся что-то непостижимое, трудно описуемое (но это бы и чёрт с ним, мы не Беккеты и не Ионески), а главное — закапсулированное. Ни попасть в эту Швейцарию извне, ни выйти из неё уже никто не сможет — очень долго или, может быть, никогда. Для Швейцарии исчезнет внешний мир, а во внешнем мире все немедленно забудут, что где-то была какая-то Швейцария…
Они подъехали сюда пять минут назад, попытались вызвать Тиграна, или Хасановну, или саму тётю Ашхен, но получили ответ, что командиры спят и пусть спят дальше, нет такой беды, которая не подождала бы до утра.
Я сказал: понял. И побежал к воротам. В лицо мне светило два прожектора, я почти ничего не видел…
29
Мафусаил жил девятьсот шестьдесят девять лет. Вы, дорогие мальчики и девочки, в следующие десять лет увидите больше, чем видел Мафусаил за всю свою жизнь.
Марк Твен