Скинув половину оставшихся дров, обоз налегке загрохотал дальше, пыля через степь и ночуя у редких родников или возле вырытых в низинах между длинными пологими холмами колодцев. Но к вечеру четвертого дня впереди заблестела широкая водная гладь — и телеги выкатились к полноводному Днепру. Это был первый случай, когда путники заночевали, не найдя местного кочевья и его старейшин. И тем не менее, поутру возчики принялись разгружать дрова, а затем — выкатывать телеги к самой воде, сбивать с них колеса, складывать деревянные остовы в высокую пачку. После полудня на реке показались многочисленные ладьи под парусами со вписанным в круг крестом.
— Наши, — уверенно кивнул боярин.
Однако ладьи приткнулись к противоположному берегу, с них начали высаживаться судовые рати. Судя по грубо сшитым щитам с неровными краями — варяги-нурманы. Ладей насчитывалось всего около полусотни, но трюмы их наверняка были загружены от силы наполовину, а потому каждая вмещала не сорок-пятьдесят бойцов, как обычный торговый корабль, а больше ста со всем вооружением и припасами.
Разгрузившись, суда одно за другим стали переплывать к правому берегу, утыкаясь носом в отмель и сбрасывая веревки. Возничие ловили концы, тянули за них, поворачивая тяжелые суда боком, принимали опущенные прямо в воду сходни. Каждый знал свое дело, работали быстро, споро: по двое заносили на палубы каркасы телег, пачками затаскивали колеса, заводили лошадей. Четыре ладьи за раз переправили весь обоз с лошадьми и полусотню охраны, которая сразу рассыпалась на десятки и дозорами умчалась в степь.
С западной стороны тем временем степь побелела, зашевелилась — словно зимние сугробы накатывались на сухой днепровский берег. Послышалось жалобное блеянье, гортанные выкрики пастухов. Несчастную отару степняки прижали к самому берегу, после чего развернулись и, довольные, с веселой перекличкой, унеслись прочь. Похоже, это печенежское кочевье плату получило уже полностью.
Между тем корабельщики, спустившись на берег, из своих дров запалили костры, оприходовали часть отары. Над степью потянулись соблазнительные запахи жареного мяса.
— Надо бы и нам побаловаться, — сладко потянувшись, предложил тиун. — Всё, бояре, казна княжеская, почитай, вся кончилась, отвечать ныне не за что. Можно и медку всласть попить, и поспать без оглядки.
Княжеские холопы, не дожидаясь лишних уговоров, сложили часть березовых поленьев решеточкой, подсунули снизу пук сухой травы, запалили. Пока огонь разгорался, выбрали барашка покрупнее, вспороли ему горло, споро освежевали и разделали, и вскоре над углями уже отекали жиром крупные куски мяса. Два бурдюка с вареным медом пустили по кругу, не очень разбираясь, кто знатный воин, а кто — простой служака. Стреле или мечу ведь всё равно, на пустых полатях ты родился, али в богатых покоях — чаша Ледяной богини для всех одна. Потому и в походе все равны — все воины.
К тому времени, когда путники добили мед и мясо, начало смеркаться. И тут все ощутили, как земля тихо и зловеще загудела. Словно закипело что-то внутри нее и рвется наружу, грозя в любой миг разорвать в клочья. Над горизонтом появилась широкая серая туча, постепенно разрастающаяся в высоту и в стороны и, наконец, под ней стала проявляться темная масса, в которой то и дело, словно искорки в дыму костра, поблескивали надетые воинами доспехи.
Русская кованая рать шла на рысях не по дороге, где ей всё равно не хватило бы место, а тремя лавами чуть не по километру в ширину каждая, протаптывая себе путь прямо через желтоватую, подсохшую под жарким южным солнцем, степь. Несколько минут — и на берегу вдруг стало безумно тесно от людей, лошадей, переругивающихся холопов и негромко, но гулко переговаривающихся плечистых богатырей. Заготовленные дрова быстро растаскивали на сотни костров, жалобно блеющих овец уводили в разные концы обширного становища, где без особых церемоний приговаривали к смерти.
К костру, возле которого продолжали свой неспешный пир ведун, боярин Радул, тиун и два десятка княжьих холопов, внезапно вышел Владимир Святославович — в поблескивающей широкими кольцами байдане, украшенной жемчугами тюбетейке и добротных юфтовых сапогах.
— Вы здесь, други мои? Молодцы, молодцы, ладно справились!
Воины вскочили, и великий князь по очереди обнял каждого, немного подержал в объятиях, похлопывая по спине:
— Молодцы, молодцы… — Присел к костру, поворошил рукоятью плети угли. — Мне ничего не оставили? Ладно, ладно, шучу. Дело сие доброе за вами не забуду, подсобили знатно.
— Много людей привел, княже? — не удержал любопытства Середин.
— Кованой рати сотен триста, да варягов шестьдесят сотен, — легко признался великий князь.
— У Фоки, грек сказывал, легионов десять, должны управиться. Да, ведун, мыслил я, пока ополчение ожидал, чем тебя за службу наградить. Тяжко это, коли человек от серебра отказывается. Но честную службу не оценить князь права не имеет, не по чести сие князю. Заметил я, не по нраву тебе богатством хвалиться, достаток свой и умение выставлять. А посему… — Владимир закрутил головой. — Харитон, ты где? Никак отстал… Харитон! Слышишь меня? Неси доспех, что на торгу у индусов куплен. Ну-ка, ведун Олег, примеряй подарок.
От ближнего костра появился пожилой хмурый бородач в войлочном поддоспешнике, протянул жилетку из мягкой, по виду, кожи, однако подозрительно позвякивающую и жестко держащую форму. Середин принял странное одеяние, поднял перед собой. Добротно выделанная замша, три застежки на ремнях на левом боку, несколько рядов блестящих желтизной заклепок на груди и на спине. Скорее всего — тщательно отполированная медь. Не золотые же они? Плечи ровно расходятся в стороны, оторочены лисьим мехом. Но почему тонкая замша такая жесткая? Середин заглянул внутрь, на подкладку, и пораженно присвистнул: это была бриганта! С внутренней стороны курточки к коже были приклепаны, наползая друг на друга рыбьей чешуей, овальные стальные пластины.