— Вот это я понимаю, — сладко потянулся он. — Это по-людски. Не то что в омута темные к водяным скакать. А, ведун?
— Всяко дело к добру, — простонал Середин, ощущая, как, пробивая запыленные поры, по всему телу выпирает наружу соленый пот. — Главное — это меру знать. Всё хорошо, когда оно на пользу и вовремя.
— Угу, — согласился богатырь, приоткрывая глаз. — Веники замочить забыл… Ладно, потом… Да, дочку боярскую ты помнишь, ведун? И не подумать, что одной крови. Он — что байбак осенний, а она — тростинка тростиночкой.
— Ну, так и что… — Олег закрыл глаза, которые защипало от накатившегося пота. — Он, похоже, несколько лет назад и сам не сильно упитанный был. В одежду старую, вон, не влезает. Приболел, может. Обмен веществ нарушился.
— Чего молвишь, ведун? — не понял Радул.
— Девица, говорю, в старых девах почему-то засиделась, — ответил Середин. — В ее возрасте уж третьего-четвертого ребенка мужу дарить положено, а она всё при отце сидит.
— Это да, — причмокнул воин. — Неладно что-то у боярина Зародихина. Мужей зрелых совсем в усадьбе нет. И сам не сильно хваток ныне. А то возьми девку замуж, ведун? Ты, вроде, пред богами никому в верности не клялся. Один скитаешься.
— Куда мне, бродяге бездомному? Куда я жену приведу?
— Дык о том и речь веду, чародей! — перевернулся на живот богатырь. — Вот он твой дом и будет — усадьба эта. Как родичем станешь, за старшего в семье окажешься. И земля твоя будет, и усадьба, и девка, само собой. Вот увидишь, боярин токмо обрадуется!
— Нет, мое дело бродячее, — покачал головой Середин. — По свету ходить, нечисть изводить, людям добрым помогать. А хозяин из меня никудышный. Непривычен я к земле-матушке. Ты, Радул, сам ее лучше прибери. Я от тебя про дом и жену тоже ни разу и слова не слышал.
— Не, я не могу, ведун, — уткнулся подбородком в сложенные руки воин. — Зарок я дал к бабам близко не подходить. До века зарок, пред Дажбогом на мече поклялся. А жена есть у меня. Вот только где — неведомо. Может, у родителей хоронится. А может, и вовсе на край света убежала.
— Это как?
— Судьба моя такая. Нельзя мне девок в руки брать. Я ведь осьмнадцати годов, после наскока половецкого, от князя в подарок серебра две гривны получил. Да землю у Путивля. Селение такое на Сейму, выше Рыльска. За отвагу да успех ратный наградил княже. Мы тогда дозором в девять копий полусотню степняков перехватили. Ну, порубили всех, почитай. Из дозора токмо я да полусотник уцелели, да четверых сильно посеченных назад привезли.
— Бывает, — согласился ведун. Собственно, десяток тяжело вооруженных воинов разгромить легконогих половцев мог и без Радула, который один роты автоматчиков стоит. Так что князь широким своим жестом не столько могучего воина награждал, сколько к земле привязывал, чтобы в иные места не подался.
Так что князь широким своим жестом не столько могучего воина награждал, сколько к земле привязывал, чтобы в иные места не подался. — Только при чем тут жена?
— Родичи сосватали. Сказывали: как в поход уйдешь, кто за хозяйством приглядывать останется? Из рода бояр Соловых была. Краса девка. Коса — с руку мою толщиной, глаза черные, стать — лебедь позавидует… — Богатырь слез с полка, зачерпнул кваса, плеснул на камни, выпрямился. — В общем, справили мы свадебку. Я Додоле в тот день семерых белых ягнят принес и семь черных. Сам выбирал. Гости гулять остались, а нам на снопах постель выстелили, пшеницей пол усыпали, курицу в изголовье зарезали. Легли мы с ней… Играли ласково, рады были оба. А как дело святое сполнять начали, я сгоряча даванул ее с силушкой, что боги наградили. Не додумал, приласкать покрепче хотел…
На камни полетел еще ковш пенистого хлебного настоя.
— Поломал, стало быть, девку изрядно. Руку сломал, ребра, ключицу, еще что-то, волхв сказывал. В святилище у Песочной горы выхаживали женушку. Ходить ден тридцать не могла, а потом еще до снега ко мне волхв возвертаться запретил. Потом вернулась. Хотя, видел, и боялась изрядно… — Боярин забрался обратно на полок. — Но я ее берег. Касался с нежностью, руки не распускал, обнять не смел. Оттаяла лапочка моя, повеселела, начался у нас лад да радость. Вот… Да токмо не утерпел я еще, всего только раз. Ласки совсем ум затуманили, чувства из груди прыгнули. Ну, и прижал я ее к себе крепко… Очнулся от крика страшного, да и понял, что опять поломал. Опять ее всю зиму и половину лета в святилище выхаживали. А как выходили — не вернулась она ко мне. Убегла куда-то. Ну, а я зарок дал: к бабам боле и близко не подходить. Поклялся. Так что, ведун, сам понимаешь. Мне эту девку прибирать никак нельзя. А тебе…
— А-а-а-а!!! — Поняв, что вынести этого жара он больше не сможет, Олег спрыгнул с полка, выбил плечом дверь, пробежал десяток саженей по стылой глинистой тропинке, влетел в озеро и ухнулся в него с головой.
Минут пять ведун парил в невесомости, избавляясь от убийственного тепла и напитываясь блаженной прохладой, потом подплыл к берегу. Вернувшись в баню, он недрогнувшей рукой превратил в пар ковша четыре, выпил примерно половину пятого, после чего легко вспрыгнул обратно на полок, вытянулся во весь рост: