От неожиданности и ужаса богатырь попятился, огляделся снова, будто надеялся, что он ошибся местом, вытащил из-за пазухи амулетку, поцеловал ее, что-то тихо бормоча, снова заглянул внутрь и тряхнул головой:
— Не… Не понимаю…
Намотав на руку поводья коня, он повернул по дороге в город, в воротах на миг остановился, обнаружив вместо дружинников кое-как вооруженных подольских ополченцев, шагнул внутрь. Глядя на его булат и воинское снаряжение, плату за вход с Радула спросить не рискнули, и с его спутников — тоже. Поминутно оглядываясь, останавливаясь у различных ворот, боярин медленно двигался по городу, как бы не узнавая знакомых стен. Обещанных им песен и веселья здесь слышно не было, пиров никто не закатывал.
Дойдя до перекрестка, воин замер, глядя на низкий обгорелый пенек, вокруг которого лежали завядшие цветы, что-то буркнул себе под нос. Рука его потянулась к голове, словно Радул собирался снять шапку — но нащупал только пыльные кудри, а потому спустил ладонь чуть ниже, и снова достал амулетку, которую теперь крепко зажал в кулаке. Оглянулся на Середина:
— Что здесь случилось, ведун?
— Пока я еще сам ничего не понимаю, — пожал плечами Олег. Знать хотя бы, что было тут раньше! А так — поди угадай, что изменилось, что пропало, что появилось.
— К детинцу надобно скакать! — неожиданно решил боярин, быстро поднялся в седло, дал шпоры, не дожидаясь спутников, и загрохотал подковами по деревянной мостовой.
Догнать его удалось только на площади, полукругом раскинувшейся перед прямоугольной каменной крепостью, что вздымалась на высоту пятиэтажного дома. Окованные железными полосами ворота были заперты, никакой стражи снаружи не стояло.
— Что же это здесь? — Спрыгнув на землю, богатырь застучал рукоятью плети в ворота: — Эй, есть кто, али вымерли все?
— Чего надобно, кто таков? — почти сразу открылось оконце.
— Передай, боярин Радул вернулся, княжье поручение с честью сполнив! Здесь ли Владимир, великий князь?
— Узнаю… — Окошко закрылось.
Богатырь нервно застучал плетью по сапогу, стараясь не глядеть на своих спутников. Время тянулось медленно. Наконец закрывающая окошко доска опять сдвинулась, наружу выглянул лысый мужчина с отекшей хмурой физиономией. Однако, признав гостя, он мгновенно повеселел, лицо его расползлось в широкой улыбке:
— Ты ли это, боярин?
— Я, Синеус, я, — кивнул богатырь. — Чего это у вас такое творится?
— А чего тебе надобно? — спросила радостная голова.
— К князю я вернулся, тиун! Ужели не понятно? С поручением он меня отсылал.
— А это кто таковые?
— Про то князь спрашивать может, но никак не ты, дворня пьяная! — начал злиться боярин. — Отчего стражи ни у города, ни у детинца нет? Отчего бояре службы не несут? А ну, отворяй!
Голова пропала, на некоторое время повисла тишина. Богатырь опять было занес плеть — но тут внутри загрохотало, одна из створок поползла наружу, и путникам наконец удалось войти.
Двор детинца особыми неожиданностями не удивил: вдоль стен шли навесы для сена и скота, слышалось фырканье лошадей из конюшни, у дальней стены возвышался на двухэтажной подклети рубленый терем в три жилья с позолоченной крышей. Русский обычай не дозволял людям жить в камне, но жить в золоте никому не возбранялось. Дворня в вышитых косоворотках приняла лошадей.
— Людскую холопам покажите, — распорядился боярин и повернулся к тиуну: — Что-то тихо у вас тут. Ну, чего стоишь? Веди!
Они поднялись по резному крыльцу с красными наличниками, прошли через арочную дверь в гулкий неосвещенный зал, потом в другой, куда более крупный и уже со стрельчатыми окнами, забранными слюдой. Тут Синеус повернул направо, откинул один из ковров, украшающих стены, и они оказались на лестнице, что вела в толще стены куда-то наверх. Слева, к удивлению ведуна, то и дело попадались бойницы — а ведь снаружи он никаких отверстий не заметил. Поднявшись метров на пять, они развернулись на тесной площадке, опять двинулись наверх. Перед толстой кованой дверцей, запертой и на внутренний, и на наружный замки, развернулись снова, и только четвертый пролет вывел их наконец в нижний зал терема.
Здесь, под расписными потолками, похожими на крышки палехских шкатулок, вдоль увешанных гобеленами стен стоял собранный буквой «П» и застеленный белой скатертью с расшитым краем огромный стол, способный вместить не меньше ста человек — если особо не тесниться. Однако перед угощением сидел на высоком кресле один-единственный человек: остроносый, с курчавыми русыми волосами и небольшой клинообразной бородкой. Голову его украшала отделанная самоцветами и опушенная горностаем тюбетейка, рубаха была ярко-красная, атласная, с широкой, шитой серебром полосой на груди, вкруг ворота и вдоль рукавов. В одной руке обедающий держал золотой кубок, в другой — вертел с блестящим от соуса мясом, в столе торчал тонкой работы кинжал.
— Здрав будь, великий князь, — приложив руку к груди, низко поклонился боярин.
Середин, удивленно приподняв брови, тоже поклонился, а рядом чуть не коснулась пола опущенной рукой Пребрана.
— Ты ли это, боярин Радул? — отложил вертел Владимир. — Ты как, зарезать меня пришел али слово ласковое сказать?