— Коротко и доходчиво, — подвел итог Середин, глядя, как убегают покрасневшие от злости католики. — Ты даже не спросил, в чем их закон, Владимир Святославович.
— А о чем спрашивать? — пожал плечами великий князь. — Ты же сам мне про их законы поведал. Желают они мимо правителей земных народами чужими управлять. А разве пристало людям русским иноземцам спесивым кланяться? Не будет такого вовеки! Опять же, любви чужой ищуще, негоже богов иных поносить. Не пристало.
— Я преклоняюсь перед твоей мудростью, княже, — улыбнулся Середин, — но должен признаться, что рассказал тебе почти всё, что знаю. Пожалуй, не будет более к тебе делегаций с подобными предложениями. Увы, но некому больше своей верой хвастаться. Так что не нужен я тебе более, князь. Загостился. Дозволь дальше ехать.
— Не дозволяю, — качнул головой Владимир. — Ужели плохо тебя здесь привечают, голодом морят, непоеным спать кладут?
— Привечают хорошо, благодарю, — поклонился Олег. — Да только не привык я на одном месте долго сидеть. Дорога манит.
— Посиди, сделай милость, — поднялся князь. — Привык я, чтобы по левую руку от меня завсегда волхв мудрый стоял, а по правую — воевода верный. Боярин Радул для меня опора, а ты, ведун, хоть и странен, но слова зачастую мудрые глаголешь. Посему, пока смута средь волхвов не осела, погостюй у меня, ведун, еще маленько. Очень тебя прошу.
Середин, подавив разочарование, склонил голову. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать: просьбы сильных мира сего ничем не отличаются от приказов. И если не хочешь нажить сильные неприятности, лучше эти просьбы исполнять. Ссориться с князем ведун пока что не собирался. А раз так — приходилось подчиняться.
Креститель
Невольница, переступая под звуки кифары, мелко-мелко потряхивала бедрами, отчего кисточки на ее повязке весело раскачивались, а небольшие колокольчики, прицепленные к некоторым из шнурков, ритмично позвякивали. Пышнотелая, смуглая, с огромными миндалевидными глазами, она закинула руки вверх, соединив их над головой и, несмотря на танец, ни на миг не отрывала своего взгляда от лица базилевса.
Василий с каждой минутой испытывал всё большее желание покинуть малую залу и уединиться с ней в одной из комнат, но пока поддаваться зову плоти не спешил, полулежа на широком римском кресле из черного дерева. Перед ним на низком столике стояли вазы с изюмом, инжиром, нугой, курагой, черносливом и халвой.
Перед ним на низком столике стояли вазы с изюмом, инжиром, нугой, курагой, черносливом и халвой. В бледно-розовом кубке из матового стекла темнело разбавленное сицилийское вино.
Танцовщица, продолжая играть бедрами, закрутилась вокруг своей оси, при этом продолжая непрерывно смотреть на повелителя. Плавный оборот тела, потом стремительное движение головы — и она опять преданно созерцает императора. Вновь плавный поворот тела, стремительное движение головы…
Внезапно в соседней комнате послышался стук, громкие голоса. Базилевс насторожился, рука его скользнула к отдыхающему возле подлокотника мечу. Мгновение спустя занавеска отдернулась, в малую залу вошел розовощекий Юстиус в скромном лавровом венке, прикрывающем обширную лысину, и в безупречно белой тоге. Ключник поклонился, а следом в залу ворвался тяжело дышащий, запыленный центурион в царапанном нагруднике, короткой латной юбке, с алым плащом за плечами. Воин сделал несколько шагов и упал на колено, почтительно склонив голову.
— Что там? — отпустил рукоять меча император.
— Никифор Фока наголову разгромил Барду Склира в решительной битве у Трапезунда, базилевс. Половина бунтовщиков пала на поле брани, прочие сдались на милость. Варда Склир найден мертвым.
— Ха! — восторженно воскликнул император, вскочив с кресла. — Наконец и ко мне поспешили радостные вести! Да здравствует Фока и моя мудрость!
Он схватил кубок, осушил его наполовину, затем сдернул с одного из пальцев перстень с большим изумрудом, протянул гонцу:
— Вот, возьми за благую весть и порадуйся вместе со мной!
Однако легионер продолжал стоять на колене, не поднимая головы.
— Что? — с подозрением поинтересовался император.
— Никифор Фока, разгромив Варду Склира и приняв покорность от остатков его войск, объявил себя базилевсом Византии и ныне идет северным берегом Хазарского моря на Константинополь. Мыслит он до осени соединиться с ратями кагана болгарского и прийти сюда, дабы на трон имперский сесть.
— Проклятье! — Василий швырнул в зажатый в руке перстень легионеру в голову, но промахнулся. Драгоценная безделушка ударилась в панцирь, отлетела и с жалобным звяканьем укатилась под кресло. — Ну, почему, почему каждый… Пошла вон отсюда!
Базилевс схватил кубок и швырнул им в танцовщицу. На этот раз удар пришелся точно в лоб — невольница вскрикнула, кинулась прочь, а стекло вдребезги разлетелось об пол. Вино растеклось в стороны липкой кровавой лужей.
— Проклятье! Фока одной третью моих легионов разгромил другую треть моих же легионов, а теперь шагает сюда. Проклятье! Я не могу снять войска с юга: проклятые арабы тут же отберут Сирию. На севере армия сдерживает болгар, в Италии… Там уже никого нет, в Италии. Ты слышишь, Юстиус? Я остался без войск! Совсем без войск! Мне некого поставить против нового самозванца! Проклятье! Да и кому доверить командование? Стоит дать легион даже самому преданному из слуг — и он тут же объявляет себя базилевсом! Не хватит ли с Византии новых базилевсов?