— Гладко сказываешь, гость дорогой, — задумчиво ответил князь. — Для посольства ты один маловат будешь, однако же и вреда причинить не сможешь али лишнего чего углядеть. От быстрого же сношения с Византией и впрямь токмо пользу вижу… Что просишь от меня для надлежащего исполнения воли своего правителя?
— Дозволь мне, великий князь, о душе своей озаботиться, — положил гость руку на грудь. — Для вознесения молитв прошу разрешения построить часовню христианскую в спокойном месте близ города…
— Вот они чего хотят! — мгновенно вскинул голову волхв. — Так и рыщут, в какую щель со своим богом пролезть! В святилище к богам ходят, грек, в святилище. Одно у нас место для молитв и подношений.
— Мы не ищем ссор с чужими богами, византиец, — твердо ответил князь, — но и своих в обиду не дадим. Негоже чужому богу отдельный дворец строить, когда все прочие в мире и ряде уживаются. Коли желаешь бога своего на нашу землю принести — в святилище иди, с волхвами честно рядись, идола своего там ставь. И не вперед прародителя нашего, Сварога великого, а там, где укажут. А уж коли твой бог пред прочими силу свою покажет, тогда и сам выдвинется.
— Благодарю тебя, князь, — согласился монах. — Я приду в святилище. Однако же, дабы службу свою честно справлять, дозволь мне в детинец к тебе невозбранно приходить. Дабы твое слово в любой миг услышать али слово императорское донести.
Князь переглянулся с воеводой, после чего величественно кивнул:
— Дозволяю!
Себежская гать
Свой обоз боярин Зародихин собрал за несколько часов. Но, учитывая, что в первый день до глубокой темноты гости вместе с хозяином гуляли за пиршественным столом, на второй — отсыпались долго после пира, а после полудня снова собрались за столом, то двинуться в путь получилось лишь на третий день, рано поутру. Три телеги, с верхом груженные солеными полтями откормленных куриц, несколько коробов с сушеным мясом, связки мяса вяленого и копченого, отборные сорока лисьих, соболиных и бобровых мехов, еще какие-то мешки, туеса и бурдюки. Где-то среди груза скрывалась и серебряная казна, но где именно — Олег не знал, да и знать не хотел. Подворники закрыли груз широкой, от борта до борта, рогожей, и никто не собирался открывать этой рогожи до самого Полоцка.
— Вот, шестерых холопов вам даю, — ежась от утренней сырости, сообщил боярин, указывая на сбившуюся в кучку дворню. — Тихон, Садко, Феодул, Третьяк, Базан, Вавила Черный…
Кроме Вавилы — скрючившегося на левый бок, кривоглазого мужика в овчиной душегрейке, растоптанных сапогах и с плетью за поясом, — приставленные к обозу холопы оказались мальчишками лет по пятнадцать-шестнадцать, в коротких стеганках, густо прошитых конским волосом; у каждого имелся легкий топорик на длинной рукояти и кистень за поясом. Только у одного на ремне оказался короткий меч. Такое доверие юноше было оказано наверняка неспроста. Либо рубится холоп лучше прочих, либо чем-то близок хозяину.
Только у одного на ремне оказался короткий меч. Такое доверие юноше было оказано наверняка неспроста. Либо рубится холоп лучше прочих, либо чем-то близок хозяину. На всякий случай ведун отложил в памяти его имя: Базан.
— Вам, смерды, наказ, — обратился к людям хозяин. — Слушать боярина Радула как меня самого. Коли Пребрана доложит, что баловать кто стал — на себя пеняйте. Не спущу.
Появилась и сама боярская дочка — одетая, подобно степнячкам, в шаровары и черную, расчерченную серебряной нитью, войлочную безрукавку поверх атласной рубашки; безгрудая, с узкими бедрами и спрятанными под меховую шапчонку косами, она мало чем отличалась от безусых воинов своего отца — разве только серьги с самоцветами смотрелись не к месту. Еще какая-то девка в простеньком сарафане и льняном платочке забралась на задок одной из повозок.
— Кажись, все, — подвел итог боярин Зародихии. — Так что, доведешь обоз до Полоцка?
Богатырь грозно рванул из ножен булат, заставив попятиться всех присутствующих, положил меч на землю и ударил себя кулаком в грудь:
— Пред ликом Белбога, Ярила и Сварога, прародителя нашего, животом клянусь! Довезу добро, что под слово честное мне доверено, до ворот Полоцких, урона никакого ни обозу, ни дочери твоей не учинив, и другим ничего подобного не позволив!
Бояре, женщины и дворня перевели взгляд на Олега, но тот мотнул головой:
— Не, не стану. Я чародей, мне землей клясться — только Триглаву понапрасну обижать. Или так верьте, или я своей дорогой поеду.
— Да как тебе не верить можно?! — удивился Радул. — Я за ведуна ручаюсь, люди. Не бросит и не обманет!
— Ну, други… — Хозяин поцеловал дочку, потом по очереди обнял Середина и Радула. — Не подведите. Да пребудет с вами милость Велеса и Похвиста. Сегодня же жертву им принесу за ваше благополучие. По коням!
Трое молодых холопов, и Базан в их числе, поднялись в седла, вслед за боярином Радулом выехали в ворота. Следом тронулись телеги. На последней сидел Черный Вавила — видимо, для пригляда за впереди катящимися возами.
Пребрана, усаживаясь на коня, немного замешкалась, а потому выехала из ворот бок о бок с Серединым, ведущим в поводу обоих заводных коней — и своего, и богатырского. Некоторое время они скакали молча, глядя на конопатую деваху, что весело болтала свешенными с телеги ногами, потом боярская дочка вздохнула: